Роковая красавица Наталья Гончарова - Ирина Ободовская

– Случалось в жизни, что люди поддавались мне, но я знала, что это было из-за красоты. Этот раз это была победа сердца, и вот чем была она мне дорога. Даже и теперь мне радостно подумать, что он не дурное мнение обо мне унес с собою в могилу».

Александра Ланская, вероятно, не раз слышала от матери этот рассказ, и в данном случае сути того, что она говорит, можно доверять, если абстрагироваться от излишней «беллетризации» изложения. Не подлежит сомнению, что неожиданно разговорившийся с Натальей Николаевной Лермонтов почувствовал все обаяние этой женщины, всю мягкость и нежность ее натуры и говорил с ней так искренне и откровенно, что мгновенно нашел отклик в ее душе.

В 1960 году вышла в свет переписка Карамзиных, из которой мы узнаем, что весной 1836 года сын Е. А. Карамзиной, Андрей Карамзин, заболел. Подозревали начало чахотки, и врачи отправили его лечиться за границу. Письма к нему семьи Карамзиных охватывают период с конца мая 1836 года по конец июня 1837-го, то есть как раз то время, когда назревали трагические события в семье Пушкиных и после смерти поэта. Именно поэтому эта переписка представляет такой большой интерес. Мы неоднократно будем ссылаться на эти письма, характеризующие отношение Карамзиных и к Пушкину, и к Наталье Николаевне.

Арапова пишет, что у Карамзиных после отъезда Лермонтова было много «толков» о перемене в отношении поэта к вдове Пушкина. Но Карамзины, конечно, видели сдержанность и холодность Лермонтова до этого случая, и не Софья ли Николаевна говорила ему в недоброжелательных тонах о Наталье Николаевне?..

В письмах С. Н. Карамзиной мы часто встречаем утверждения, что вдова не будет неутешной, что эта женщина не способна глубоко переживать. «Это Ундина, в которую еще не вдохнули душу», – говорит она. Надо полагать, эта отрицательная характеристика Пушкиной из гостиной Карамзиных распространялась в светском обществе, а через письма Андрею Карамзину – и за границу. Но пушкиноведение располагает и другими документами, свидетельствующими об обратном. Обнаруженные нами неизвестные письма также подтверждают это.

Наталья Николаевна свято чтила память Пушкина. Каждую пятницу она постилась и никогда никуда не ездила в канун и в день смерти мужа. Забегая несколько вперед, приведем свидетельство одной современницы.

В 1855 году, во время Крымской кампании, генерал Ланской был командирован в Вятку для формирования ополчения. Вместе с мужем поехала и Наталья Николаевна. В Вятке сохранились воспоминания о ней Л. Н. Спасской, дочери местного врача Н. В. Ионина, лечившего Наталью Николаевну. Вот что она пишет:

«Я слышала, что один из дней недели, именно пятницу (день кончины поэта – пятница 29 января 1837 г.), она предавалась печальным воспоминаниям и целый день ничего не ела. Однажды ей пришлось непременно быть у Пащенко[154] в одну из пятниц. Все заметили необыкновенную ее молчаливость, а когда был подан ужин, то вместо того чтобы сесть, как все остальное общество, за стол, она ушла одна в залу и там ходила взад и вперед до конца ужина. Видя общее недоумение, муж ее потихоньку объяснил причину ее поступка, сначала очень удивившего присутствующих. Этот последний рассказ я слышала от покойного Ф. К. Яголковского, очевидца-свидетеля происшествия».

О том, что Наталья Николаевна никуда не ездила в траурные дни, мы читаем и в письме Плетнева от 30 января 1843 года:

«…Остаток вечера я с Вяземским провел у Н. Пушкиной. Это был канун смерти ее мужа, почему она и не поехала на придворный бал».

Пережитая трагедия оставила след на всю жизнь. Нервы ее, судя по письмам и ее, и Александры Николаевны, были в очень плохом состоянии. Она начала курить. Дочь ее Арапова говорит в своих воспоминаниях, что веселой она ее никогда не видела: «Тихая, затаенная грусть всегда витала над ней. В зловещие январские дни она сказывалась нагляднее: она удалялась от всякого развлечения, и только в усугубленной молитве искала облегчения страдающей душе».

Печаль, которую она носила в своей душе, отражалась и на выражении ее лица, где бы она ни была, даже в светском обществе. Молодой итальянец граф Паллавичини, встретив Наталью Николаевну среди гостей на даче у Лавалей, так писал о ней 8(21) июля 1843 года:

«Общество было очаровательно. Госпожа Пушкина, вдова поэта, убитого на дуэли – прекрасна; омраченное тяжелым несчастьем ее лицо неизъяснимо печально».

«…Несмотря на то, что я окружена заботами и привязанностью всей моей семьи, – писала сама Наталья Николаевна в 1849 году, – иногда такая тоска охватывает меня, что я чувствую потребность в молитве. Эти минуты сосредоточенности перед иконой, в самом уединенном уголке дома, приносят мне облегчение. Тогда я снова обретаю душевное спокойствие, которое часто раньше принимали за холодность и меня в ней упрекали. Что поделаешь? У сердца есть своя стыдливость. Позволить читать свои чувства мне кажется профанацией. Только Бог и немногие избранные имеют ключ от моего сердца».

Поразительное признание! Религиозная настроенность понятна в женщине, получившей строгое религиозное воспитание в семье, но обратим внимание – скрытность и сдержанность, очевидно, одна из основных черт ее характера: не каждому открывала она свое сердце. Еще и еще раз вспомним слова Пушкина: «…а душу твою люблю я более твоего лица». Значит, перед ним была открыта душа этой прекрасной женщины, от ее сердца был у него ключ… Память об этой первой любви она пронесла через всю жизнь, и ее безграничная, самоотверженная любовь к детям от Пушкина тому свидетельство.

Лето в Михайловском

Так сложилось, что при жизни Пушкина Наталье Николаевне ни разу не пришлось побывать в Михайловском. В 1832, 1833 и 1835 годах весною или в начале лета она рожала, роды всегда протекали тяжело, она долго болела, и ехать с маленьким ребенком за 400 верст было, конечно, невозможно. Летом 1834 года она с детьми жила у брата в Полотняном Заводе, так как Пушкин в связи со своими издательскими делами должен был оставаться в Петербурге.

«Сегодня 14 сентября, – писал Пушкин жене в 1835 году из Михайловского. – Вот уж неделя как я тебя оставил, милый мой друг; а толку в том не вижу. Писать не начинал и не знаю, когда начну. Зато беспрестанно думаю о тебе, и ничего путного не надумаю. Жаль мне, что я тебя с собою не взял.

Что у нас за погода! Вот уже три дня, как я только что гуляю то пешком, то верхом…»

Вспомним, что и вторая его поездка в Болдино осенью 1834 года тоже не принесла желаемых результатов. Поэт тоскует, скучает, без жены ему не работается, и он решает вернуться раньше положенного им срока. «Неужто близ тебя не распишусь?» – пишет он Наталье Николаевне! Близ тебя…