Вельяминовы. Начало пути. Книга 1 - Нелли Шульман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вассиан подмел с пола кельи волосы.
— Как книги протрешь, зачинай собираться.
— Едем куда? — Марфа поднялась и одернула рясу.
— Как есть послушник, — удовлетворенно хмыкнул Вассиан. — Вот и пригодилась моя увечность — не приходится каждому объяснять, почему игумен при себе келейника особливо держит. Едем, да. Сходишь к отцу-келарю, возьмешь у него припасов на неделю. И даю тебе послушание — блинов напеки, дети у остяков до них больно охочи.
Марфа скорчила недовольную гримаску.
— И нечего тут рожи корчить, — брат потрепал ее по колкому затылку. — Отец наш тебя воинскому промыслу обучил, матушка твоя — премудрости книжной, кому-то надо тебя и в бабьих рукомеслах наставить. Так кому ж, как не мне — настоятелю в монастыре мужском!
Марфа прыснула в кулачок и вдруг призналась: «Жаль мне уезжать отсюда будет, братик».
— Да и мне жаль, однако не думаю, что мужу твоему по сердцу придется, что жена его в келейниках ходит! — Вассиан развернул большую карту окрестностей монастыря. — Вот, смотри. Сюда, — он провел пальцем от Чердыни на северо-восток, — остяки прикочевали.
Сейчас съездим к ним, Евангелие потолкуем на их языке, может, и окрестим кого. Непростые это остяки, не местные, а которые за Камнем Большим обретаются, может, даже карту удастся нарисовать. Вождем у них Тайбохтой, толковый малый, по-нашему немного знает, я с ним говорил года два назад. Ну иди, с Богом, в библиотеку, а потом сбираться пора.
— Прости батюшка, благослови, батюшка, — Марфа сотворила перед братом метание[11], и выскользнула из кельи.
Они ехали по натоптанной, конской тропе. Вассиан на удивление хорошо держался в седле.
— Как у Троицы монашествовал, — рассказывал он неторопливо, — дак не знал, с какой стороны к коню подойти. А сюда приехал, пришлось научиться — край большой, и живут все инородцы кто где, пешком не находишься.
— А батюшка тебя на коня разве не сажал?
— Я ведь калекой родился, — горько усмехнулся Вассиан. — Матушка моя покойная, Аграфена Матвеевна, хоть и не след так говорить, не любила меня. Шутка ли, убогого первенца принести, да еще и такому отцу, как Федор Васильевич!
— Не верю я, что батюшка наш тебя не привечал. Доброе сердце у него было, не мог он дитя родное оттолкнуть.
— Нет, конечно, — Вассиан улыбнулся и на мгновение стал похож на отца. — Он меня и читать обучил, и писать, и греческому немного. Это потом уже, когда мне шесть лет было, и Матвей народился, стало понятно, кто наследником будет. Мать его так пестовала, что обо мне и забыла вовсе.
Семилетний мальчик сидел при свече в горнице, разбирая по складам греческую рукопись.
Через приоткрытую дверь донесся отцовский голос: «Василек, поздно уже. Ты помолись да и ложись спать, буквы никуда не убегут, завтра к ним вернешься». Ребенок послушно свернул свиток, и, опираясь на костыль, заковылял к постели, лег. Отец вошел и подоткнул ему одеяло.
— Тату, а давай вместе помолимся? А то маменька теперь меня никогда спать не укладывает, я все один да один.
У Федора захолонуло сердце, сын смотрел так ясно, так доверчиво, не подозревая, что только что между родителями произошел очень и очень неприятный разговор. Аграфена хотела отдать его в монастырь, но Вельяминов наотрез воспротивился.
— Даже не думай, Груня. Я отрока малолетнего в монастырь загонять не позволю.
Вырастет, захочет взять иночество — тогда так тому и быть, а покуда он старший сын, он и наследник.
— Ты пошто убогого в наследники прочишь? — со злой горячностью зашептала Аграфена, оглянувшись, не проснулся ли спящий в колыбели младенец. — Вон у тебя здоровый сын есть.
— Оба они сыновья мне, — отрезал муж. — И Вася — старший, не забывай об этом.
— Тогда я и болеть начал, — продолжал свой рассказ Вассиан. — Но странное дело, если мы с отцом куда ехали, или я у Троицы был, когда у монахов учился, все хорошо со мной было. А как домой возвращался, али в подмосковную, все хворости начинались сызнова.
Хоть и был я малолетка, но подчуял неладное, а сказать-то ничего не умею, да и некому. Вот я и решил, как мне десять лет исполнилось, что лучше сам в монастырь уйду, чем меня вперед ногами на погост понесут. Ну и ушел в послушники к Троице, а там и постригся в семнадцать годков. Батюшка ко мне приезжал, а мать нет. Ни разу я ее с десяти лет и не видел.
— Да как же так? — неверяще покачала головой Марфа. — Мать ведь она тебе, да и батюшка что — не замечал, что ли?
— Он дома нечастый гость был, то при царе, то воеводой где, а как возвращался — дак ты на меня посмотри, — Вассиан похлопал по искалеченной ноге, — кто удивится, что калека горбатый еще и животом мается? А разом со мной покончить видать не могла она, все ж мать. Да и отца боялась. Так и вышло, что я тут, а Матвей там. Но я не жалею, — Вассиан раскинул руки. — На Москве тесно, дышать нечем, а тут гляди, просторы какие!
Вокруг раскинулась бескрайняя, покрытая стаивающим снегом равнина. Пригревало весеннее солнце, медленно оживал темный лес на горизонте, хлопали птичьи крылья, потявкивала лиса, в еловых лапах ворошился ветер.
— Вон там стойбище — показал Вассиан на опушку леса. — Они с оленями кочуют, куда олени, туда и остяки. Ты не смотри, что их мало, Тайбохтой сюда с большими стадами не ходит, они заради торговли тут стоят, вождь да еще два десятка человек, кучей через горы переваливать несподручно.
— А чем торгуют? — Марфа, прищурившись, вглядывалась в пяток чумов, над которыми курились сизые дымки. Олени паслись на лужайке, к деревьям были прислонены легкие нарты.
— Мех привозят, иногда — самоцветы с Большого Камня, а мы им — соль, крючки рыболовные, бисер для нарядов бабьих. — Вассиан спешился и захромал к самому большому чуму.
Вождь угостил их местным лакомством — шариками из толченой черемухи, смешанной с рыбьим жиром.
— Это за ваши блины, — вождь медленно, но внятно произносил слова чужого языка. — Хорошая еда, можно с собой на охоту брать.
Он оказался неожиданно высоким, выше Вассиана, смуглый, с миндалевидными, темными глазами и заплетенными в косу черными волосами. На нем была короткая охотничья парка, отороченная рысьим мехом. Мускулистые, обнаженные до плеч, руки украшали затейливые татуировки.
— Не видел я раньше его, — кивнул Тайбохтой на Марфу.
— Послушник новый наш, мне помогает, — небержно пояснил настоятель. — Ты сколько людей привел, Тайбохтой?
— Мало. Воинов привел. Дорога длинная, трудная, жены и дети не нужны. Дома еще воины есть, много.
Он махнул рукой и пожилая сгорбленная женщина принесла огромную рыбину. За ней двое остяков волокли внушительного размера котел из бересты.
— Мать, — сообщил Тайбохтой, и Вассиан, поднявшись, чуть поклонился. Марфа последовала его примеру. Темные узкие глаза старухи обшарили гостей с головы до пят.
— Хотела увидеть землю, где солнце заходит. — Тайбохтой стал ловко резать сырую рыбу.
В котле оказалась икра. Гости ели вырезанными из кости ложками, а вождь зачерпывал рукой. Рыба была такая, что даже Марфа, избалованная богатыми боярскими трапезами, не могла от нее оторваться.
— Завтра оленя зарежем, — Тайбохтой сыто потянулся. — Оставайтесь. — Он кивнул Вассиану. — С тобой хорошо, умный ты.
Настоятель улыбнулся.
— Покажешь, как вы с восхода солнца сюда шли?
— Покажу. Много дорог, все долгие и опасные. Как ходить, только я знаю. Зачем тебе за горы? Тут места много.
— Посмотреть хочется. От вас ведь можно и дальше идти на восход.
— Там тоже люди. И там, и наверх к большому морю, и вниз от него. Везде люди. — Он легко поднялся. — Чум вам поставим.
Чум поднялся быстро, главное было правильно расставить нарубленные жерди и натянуть на них покрышки из оленьих шкур. Тайбохтой ловко сложил посреди чума очаг из камней, принес огонь из костра и удалился. Притихшая, слегка осоловевшая от еды, Марфа долго смотрела на бьющееся пламя.
— Какой мир большой, страсть! Как я маленькой была, мы с матушкой ездили в Колывань, море видели, корабли по нему ходят, куда только не ходят, в Новый Свет даже. А тут свой Новый Свет, стоит за Большой Камень перевалить. Тайбохтой говорит, там даже море есть.
Ох, как охота его повидать!
— Спи давай. Завтра по-остяцки будешь говорить, зря, что ли, я тебя учил!
Среди ночи Марфа проснулась и прислушалась. Нет, это были не голоса, просто ветер.
Ветер в лесу.
Рыжее с просинью пламя пробегало по уголькам костра. Тайбохтой ворошил их палкой.
— Тан аща уркыка, ийяты. Ти?[12] — раздался сзади голос матери.
— Чанкы. — ответил вождь, не оборачиваясь. — Пун эля.[13]