Вельяминовы. Начало пути. Книга 1 - Нелли Шульман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Молишься? — Данило медленно провел кинжалом вниз, и тонкая шелковая ткань, распахнувшись, обнажила тело женщины. — Помолись напоследок.
Утром, когда они уходили из крепости к морю, за их спинами поднимался столб черного дыма. Языки пламени лизали каменные стены — Данило велел подорвать пороховой погреб.
Во дворе, вперемешку с мертвыми солдатами, лежали трупы женщин.
— Убивать зачем было? — непонимающе спросил Петя, ведя за собой закутанную в чадру девушку. — То ж бабы.
— А что с ними делать? В Астрахань брать, дак это ты у нас холостой, а у меня хозяйка есть, супруга венчаная, не басурманин же я, чтобы еще одну жену заводить.
— Отпустить можно, — Петя искоса взглянул на атамана.
— И куда им идти, отпущенным? Вот ей, скажем, — Данило кивнул на рыдавшую над трупом матери девочку-подростка, старшую дочь наместника. — Вчера с ней трое наших перебывало, еще и понесла, небось, кто ее с дитем возьмет? Одна дорога — на базар, да в рабство.
Петя сделал было шаг вперед, но Гребень жестко взял его за руку.
— Хватит нам одной бабы в дороге.
Оказавшись в трюме, Маша забилась в самый угол, прикрывшись тряпьем. Всю дорогу Воронцов стерег ее, не выпуская из рук меча — он видел, как смотрели в сторону девушки гребцы.
В Астрахани в первый вечер, как они оказались в избе одни, Маша стала медленно расстегивать пуговицы сарафана, который Петя купил ей на базаре, когда они сошли на берег.
— Нет, — он подошел к ней вплотную, остановил ее пальцы. — Не надо.
Она непонимающе посмотрела на него.
— Как по-вашему будет «нет»? «Нет», понимаешь? — Петя покачал головой.
— Ара, — она покраснела. — Ратом?[9]
Он понял, устало потер глаза.
— У меня уже есть жена. Спи тут, я в сенях устроюсь. Спокойной ночи.
— Гхамэ мшвидобиса.[10]
— Язык тут с тобой сломаешь, — пробормотал Петя, закрывая за собой дверь.
— Почему я не могу быть твоей второй женой?
— У нас так не принято. И потом я тебя не люблю.
— А надо любить? — удивилась она. — Как это?
— Вырастешь узнаешь, — рассеянно ответил Воронцов. — Давай, бери перо, сейчас писать будешь. — My name is Mary, — медленно диктовал он, расхаживая по горнице. — I live in Russia.
Он заглянул ей через плечо.
— Я сказал «in Russia»!
— Так лучше, — запинаясь на букве «ч», возразила она. — Мне так больше нравится.
— Ишь ты какая, — рассмеялся Петя. — Впрочем, мне тоже так больше нравится. Ладно, значит, ты и будешь «live in London». Молодец, дальше пиши.
Маша чуть слышно шевелила губами, скрипело перо, за занесенным окном ветер тянул свои заунывные песни.
Часть четвертая
Чердынь, весна 1566 года
— Садись. — Вассиан взялся за ножницы.
Стриг он ее сам. Глядясь в ведро с водой — в монастыре зеркал не держали, — Марфа видела перед собой тощего мальчишку с колючим ежиком волос. В келье пахло сыростью.
Как ни старалась Марфа протопить ее, но долгая северная зима никак не хотела отступать.
Монастырь стоял на холме, с него была видна вся Чердынь, лежавшая на равнине у слияния Колвы и Вишеры, но когда таяли снега, даже здесь было влажно.
— Я книги еще протру, — Марфа поежилась от холодного воздуха, щекочущего затылок. — Разведу уксус и протру, еще не дай Господь, плесень заведется.
Вассиан стряхнул состриженные волосы с ее рясы.
— Протри. А как солнце выглянет, карты расстели и просуши, тоже чтоб не зацвели.
Протирать их нельзя, испортишь.
Карты в Чердынском монастыре были главной ценностью. Вассиан вычерчивал их, основываясь на поездках в становища зырян, вогулов и остяков, изучая их рисунки на оленьих шкурах и на бересте. Он и Марфу научил чертить, сейчас она перебеляла большую карту Пермского края.
— А что там за Большим Камнем? — спросила она как-то, когда они сидели в библиотеке.
Настоятель оторвался от писаний Иоанна Златоуста и внимательно взглянул на сестру.
— Никто не был еще там, по серьезному-то. Как братья Адашевы здесь были, думали мы сходить на восток, но даже если отсюда идти, то это полмесяца пути до гор, а там еще через них перевалить. Мало людей у Адашевых было, а путь туда долог и труден.
— А что остяки сказывают? — Марфа очинила перо и стала аккуратно вычерчивать сложный, похожий на дерево рисунок рек.
Вассиан закашлялся и сплюнул кровавую мокроту, утерев губы платком.
— Остяки не всегда тут бывают. Зыряне и вогулы за горы не ходят, а остяки, коль и прикочуют с востока, то ненадолго, еще никому не удалось их расспросить.
— Как лето будет, — сказала Марфа, — надо келью твою помыть и побелить заново. А одежду сжечь и новую завести. Вот это, — она кивнула на красное пятно на платке, — хворь серьезная.
— Матушка твоя, благослови Господь душу ее, то же говорила, когда вы приезжали, ты еще маленькая была, не помнишь небось. Летом мне лучше, это все зима-злодейка, больно она у нас долгая.
При упоминании о матери на глаза Марфы навернулись слезы. Она отодвинулась от стола, чтобы не испортить карту. Вассиан подхватил костыль. Ходил он для калеки удивительно резво. «Как я первый шаг сделал, так все время с ним, привык уже.» Он склонился над Марфой, поцеловал ее в колючий затылок.
— Ну, ну, будет, не плачь, Господь услышит, он сирот защитник и покровитель.
Марфа, шмыгнув носом, кивнула и снова взялась за карту.
Письмо от венчавшего ее с Петей архиепископа казанского Германа — давнего друга Вассиана — добралось до Колвы уже после Покрова. Брат позвал ее к себе в келью.
— Читай, а как прочтешь, сожги при мне. Хоть я в братии своей и уверен, хоть и не станет тебя Матвей в мужском монастыре искать, все одно такое лучше огню предать.
Она сидела на холодном, беленом подоконнике, крохотное оконце было залеплено ранним волглым снегом — и читала.
«А сей блудник, брат твой Матвей Вельяминов обрел власть великую. Как он в руки царя отца вашего и жену его предал, так тот только ему и доверяет с тех пор. Поставил он Матвея главой над людьми государевыми, и те, что хотят, то и творят. Немало семей достойных предали бесчестию и разорению. Матвей же, сказывают, сжег отца вашего вместе с мачехой в усадьбе их подмосковной, даже могил от них не осталось.
Меня же государь держит в митрополичьих покоях, хоша я сказал и ему, и собору, что нет моего желания быть митрополитом московским, и что единственное, чего я хочу, — вернуться в Казань. А что я тебе отписал касательно произвола людей государевых, тако же я сказал и царю и буду повторять до самой смерти моей.
Марфа поднесла грамоту к свече, та вспыхнула и затрещала, обжигая пальцы. Ничто была эта боль по сравнению с тем, как стонала, ища утешения, душа ее.
— Вассиан, как же теперь, что же это? — Она потерянно взглянула на старшего брата и увидела, что он, прежде казавшийся ей сухим и неблизким, плачет, обхватив руками рано поседевшую голову. Она присела рядом, обняла его.
— Сироты мы с тобой, сестра. — В синих, вельяминовских глазах, стояли слезы. — И того хуже, что наш брат своей рукой это сотворил.
Марфа всю ночь стояла на коленях в стылой монастырской церкви. Икона Богородицы была древнего новгородского письма, привезенная сюда еще Стефаном Пермским, благословленная, по преданию, святым юродивым Прокопием Устюжским. Тонкостью и благородством черт, внимательным взглядом светлых глаз северная Богоматерь удивительным образом напоминала девушке ее мать.
Поутру Вассиан нашел Марфу распростертой на каменном полу и отвел к себе в келью. Там он встряхнул ее за плечи: «Ты одна из семьи осталась. Матвей не брат нам более, а я инок да калека. Тебе честь рода нашего хранить да детей рожать. Зря что ли предок наш пришел из земли варяжской служить великому князю Ярославу Владимировичу? Мать князя Дмитрия, что татар на поле Куликовом разбил, была Вельяминова, род наш служил отчизне верно и будет служить ей далее. Ты в ответе за будущее семьи нашей».
— Мне сейчас, Вассиан, и не жить бы вовсе. — Марфа вытерла рукавом рясы заплаканное лицо. — Как я дальше буду, одна совсем?
— Сего, Марфуша, ты говорить не моги, сколь нам отпущено — о том лишь Господь ведает.
У тебя муж есть. Тоже из семьи старинной и честной. Вместе по жизни пойдете.
— А вдруг не вернется он за мной? — Марфа вдруг испугалась, что может остаться вдовой, так и не став женой по-настоящему.
— Судя по тому, что мне батюшка наш покойный отписывал, — усмехнулся Вассиан, — твой Петр за тобой чрез огонь и воду пройдет, ничего не убоится, ничто его не остановит.
Как началось таяние льдов на Колве и Вишере, Марфа каждый день поднималась на колокольню монастыря и смотрела на дорогу, что вела из Чердыни — не едет ли по ней одинокий всадник.