Похищение Афины - Карин Эссекс

И как раз когда я покидала группу женщин, одна из них выпалила в меня вопросом, который я надеялась никогда больше не слышать:

— Аспасия, скажите, это правда, что вы позировали Фидию, когда он ваял Афину?

Итак, сплетня не умерла, а значит, подобные вопросы неизбежны, ибо не так уж мало людей присутствовало при разоблачениях, выдвинутых Эльпиникой. Простой арифметический подсчет показывает, что потребуется всего несколько часов, чтобы каждая пара ушей в Афинах ознакомилась с этой информацией, особенно если учесть, что в городе праздник и все горожане толкутся вместе. Я решила избрать тактику слабой женщины и укрыться за авторитетом мужчины.

— Видите ли, Перикл назвал это обвинение слишком смехотворным, чтоб мы стали отвечать на него. Извините, но беседовать на подобную тему я отказываюсь.

Я сумела произнести эти слова со сдержанной улыбкой, хотя внутри у меня все дрожало.

Внезапно я с облегчением и немалым удивлением увидела, что в наш двор входит Сократ и с ним рядом не кто иной, как Диотима. Раньше я была уверена, что жрицы, когда они не участвуют в религиозных церемониях, проводят все свое время, погрузившись в благочестивые размышления. К тому ж, когда Сократ сказал, что намерен организовать нашу с Диотимой встречу, я понятия не имела, что это может произойти так скоро.

— Прошу прощения, — быстро произнесла я, обращаясь к женщинам, — но мне придется оставить вас. К нам только что пришла жрица Афины.

Я отвернулась от них и направилась прямо к Сократу и его необыкновенной спутнице.

В отличие от того рокового, бестрепетной рукой приносящего кровавые жертвы служителя культа, которым она казалась мне утром, сейчас Диотима выглядела примерно так же, как любая из женщин. Она переоделась в свежий бледно-голубой наряд, роскошно задрапированный широкими складками и перехваченный на талии плетеным золотым поясом. Ее волосы явно были завиты щипцами и красиво уложены, в ушах сверкали золотые серьги. Лицо казалось освещенным сиянием божественного света. Оно словно несло на себе печать вечности, подобно тому, как несут эту печать статуи богов. Держалась она исключительно прямо и походила на человека, уверенного в себе. Я могла понять, почему ксенофобы-афиняне допустили ее, чужестранку — Диотима была уроженкой Мантинеи, — осуществлять их связь с покровительницей города. Когда-то она была замужем за афинянином, но после его смерти посвятила себя служению богине.

Когда я подошла к ним, мысленно прорепетировав приветствие, с которым обращусь к ней, Диотима заговорила первой.

— Я пришла ненадолго. Можем мы поговорить наедине?

— Конечно.

Я поторопилась ввести ее и Сократа в нашу небольшую столовую, одну из тех комнат, которые я держала запертыми во время приемов гостей. Здесь мы с Периклом проводили наши лучшие часы, и мне вовсе не хотелось, чтобы ее забрызгали вином или обслюнявили пьяными ртами наши разгульные гости. По моему знаку невольник принес угощение и зажег лампы, а я присела на одно из четырех лож и пригласила гостей сделать то же.

— Давно я уже испытываю желание познакомить двух великих женщин-мыслительниц, — начал Сократ. — Одну из вас я бы назвал философом любви, а другую — философом семейного очага.

— Я много слышала о вас, дорогая Аспасия, — заговорила Диотима, — о том, что вы очень умны, но не предполагала, что вы к тому же и очень молоды.

Я не была расположена выслушивать речи, обращенные ко мне свысока, но поскольку ее возраст и положение давали ей такое право, то спокойно промолчала и улыбнулась.

— Я — пророчица, — продолжала она, но не с выспренностью посвященного, а словно констатируя не подлежащий сомнению факт. — И обладаю даром предсказывать будущее, а иногда, даже если мне того и не хотелось бы, читать в душе человека.

— Вам Сократ рассказал о видении, которое меня посетило?

— Рассказал. Фигура, которую вы видели на колеснице, принадлежала Немезиде, богине мщения. Той, которая часто выполняет волю Афины.

— Мщения?

— Движение колесницы заставляет вращаться колесо судьбы. Участь людей находится у нее в руках. Всех, кто не угоден Афине, крушит этот возничий либо оставляет их на растерзание своим грифонам.

— О, помогите мне, Диотима! — вскричала я в страхе: сбывались мои самые ужасные опасения. — Я нанесла оскорбление богине и теперь должна расплатиться за это.

— Но разве вы имеете дар предвидения? Думаю, что нет, поэтому позвольте уж мне одной разгадывать ваши видения. Каким образом вы оскорбили богиню?

— Вы, должно быть, уже слышали об обвинениях, предъявленных мне? — ответила я.

— Я слышала о многих, предъявляемых вам, мой юный философ, но всегда считала, что это выдумки врагов Перикла.

— Не совсем так. По крайней мере, одно из возводимых обвинений справедливо.

И я рассказала обо всем ей и Сократу — о том, как по просьбе Фидия позировала ему, надеясь, что об этом никто не узнает. Рассказала и о том, что намеренно оставила в неведении об этом Перикла.

— Я оскорбила богиню, и она готова в наказание наслать на меня мщение, — проговорила я. — Таково, думаю, значение моего видения, разве не так? Разве не об этом вы пришли мне рассказать?

— Не совсем так, — сказала Диотима. — Я пришла затем, чтоб сообщить вам о том, что, как мне кажется, вы ожидаете ребенка.

— Ребенка? Я?

Мысль об этом давно не приходила мне в голову. Прожив почти пять лет с Периклом, я даже перестала думать о возможности зачатия.

— В том-то и причина твоего обморока, — вмешался Сократ. — Диотима поняла это в тот же миг и настояла на том, чтоб сегодня принести тебе известие.

В присутствии жрицы он вел себя более сдержанно, чем всегда. Я никогда не видела, чтобы он ставил себя в положение подчиненного, даже в присутствии такой знаменитой личности, как Фидий, но этой женщине он покорялся, как покоряется ягненок льву.

— Срок ваш еще очень ранний, — продолжала Диотима, — и вам следует побольше отдыхать и есть. Отец будущего младенца Перикл?

— Конечно! Мне показалось, вы сказали, что не верите слухам обо мне.

— Я и не верю им. Но кто хочет знать правду, должен задавать вопросы. К тому ж мораль женщин часто расходится с их делами. Думаю, вы это и сами уже заметили.

— Вы принесли мне счастливую весть. Но могу ли я радоваться ей, если Афина готова наслать на меня Немезиду? Не отнимут ли они мое дитя?

Жрица равнодушно пожала плечами. Почему б богине не наказать меня, отняв мое новорожденное дитя? Такой сюжет уже разработан не одним драматургом.

Диотима подняла чашу с вином и осушила ее. Затем, опустив глаза, заглянула на дно, будто хотела прочесть по осадку так же, как читала по внутренностям жертвенного овна. Я ждала ее слов, но она просто молча улыбнулась.