Флиртаника всерьез - Анна Берсенева

– На тебя смотреть невозможно.

– Почему? – улыбнулась она. – Такая страшная?

– Такая красивая. И светишься.

– Это лампы светят.

– Ничего не лампы. Видишь, родила. А ты боялась.

– Я не боялась. – Она вскинула руки и обняла его за шею. – Я о тебе думала и не боялась. Как странно!

– Что странно?

– Да вот это… Я ведь даже не знала, как тебя зовут. Ты же не сказал. А я всю дорогу стеснялась спросить.

– А теперь разве знаешь? – засмеялся он.

– И теперь не знаю. Но теперь это неважно.

– Почему?

– Потому что… Мне кажется, никого у меня ближе нету, чем ты.

– Тебе не кажется. Николай меня зовут.

Он только от сильнейшего душевного смятения перевел разговор на свое имя. Ему хотелось сказать совсем другое – что он ее любит, что у него тоже нет никого ближе, чем она, что вся его жизнь была пуста и бессмысленна, пока он ее не встретил. Но выговорить все это, стоя в ослепительном свете ламп, Колька не мог.

«Потом скажу, – подумал он. – Все скажу!»

Ему казалось очень важным, чтобы Катя не просто догадалась обо всем этом сама, а услышала от него.

– Николай… – медленно повторила Катя. Она как будто прилаживала где-то у себя внутри его имя. – Николушка?

У Кольки стало щекотно в груди и в глазах.

– Ну… Можно и так, – пробормотал он.

– Что ж, папка, любуйся сыночком! – Врачиха вернулась к столу. – На мамочку похож, счастливый будет, значит.

Колька с некоторым испугом перевел взгляд с Кати на ребенка. Наверное, его успели вымыть, во всяком случае, он уже не казался таким грязным и склизким, как тогда, когда лежал у Кати на груди. К тому же его запеленали, и это тоже сделало его менее противным.

«Вроде и правда на нее похож, – подумал Колька, обводя младенца опасливым взглядом. – Ага, глаза такие же. И губы».

И глаза, и губы у ребенка в самом деле были Катины, это даже Кольке было понятно, хотя он искренне считал, что все младенцы на одно лицо, и вообще не понимал, как можно разобрать, на кого они похожи.

– Да, ничего себе, – нехотя проговорил он. И, взглянув на Катю, торопливо добавил: – В смысле, красавец. Будет.

– Не переживай, Катюша, – усмехнулась врачиха. – Все они сначала боятся. Такая уж их мужская природа. Ничего, полюбит сыночка, куда денется? Ну, поехали в палату.

Оказалось, что стол, на котором лежала Катя, это не стол вовсе, а каталка. Колька сам отвез ее в палату, действительно отдельную, как обещали. В углу палаты стояла детская кроватка, в нее положили младенца. Колька думал, что тот сразу начнет орать, но он, наоборот, мгновенно уснул.

– Катерина тоже пускай поспит, – перед тем как выйти из палаты, распорядилась врачиха. – А ты, – скомандовала она Кольке, – пять минут сюси-пуси, потом вон.

Колька сел на стул рядом с кроватью, взял Катю за руку.

– Можно, я подольше посижу? – спросил он.

– Ты же устал, Николушка. За рулем всю ночь. Ты лучше к моим поезжай, отоспись.

Тут тень пробежала по ее лицу.

– Что? – быстро спросил Колька.

– Они же… Мама и бабушка не знают же. Ну, про меня. Даже что беременная была, они не знали. Я им не сообщила, потому что…

– Ну так я сообщу, делов-то! – хмыкнул Колька. – Адрес только скажи.

– Но как же… ты сообщишь?

– Катя. – Он взял ее за вторую руку, отняв при этом уголок одеяла, который она теребила. – Очень просто сообщу. Что ты моя жена. Родила мне сына. И попрошу их родительского благословения или что там еще положено. Надеюсь, дадут.

«А не дадут, так и не надо», – добавил он про себя.

– Но это же неправда, – тихо сказала Катя.

– Это правда. Люблю я тебя, ты не поняла еще, что ли?

В палате стоял полумрак, и в полумраке ему легче было выговорить слова, совсем непривычные для губ, для горла, для всего его существа. Нет, не так – они были для него непривычны, эти слова, когда он произносил их внутри себя. Но стали привычными в ту минуту, когда он сказал их Кате.

Она молчала. Может, просто устала. А может…

– Ты… совсем со мной не хочешь? – дрогнувшим голосом спросил Колька. – Вдруг привыкнешь все-таки, а? Потом привыкнешь.

Ему не хотелось, чтобы она привыкла к нему! Совсем другого ему хотелось с нею.

Катя вдруг села на постели. Ее тонкие светлые волосы спутались, упали на лоб. Она вынула свои руки из Колькиных рук и прежде, чем он успел что-нибудь сказать, обняла его так крепко, что у него перехватило дыхание. Он не ожидал, что она может так обнимать, да еще теперь, когда, ему казалось, ей и пошевелиться-то должно быть тяжело после родов.

– Ты что? – встревоженно пробормотал он, пытаясь высвободиться из ее объятий и одновременно стараясь не высвободиться. – Ты зачем встала?

– Я боюсь, – шепнула она куда-то ему под подбородок.

– Чего? – улыбнулся он.

Все его опасения улетучились, как только он услышал ее голос, и не голос даже, а вот этот шепот. В ее голосе не было обмана, она всей собою говорила то, что чувствовала, и ее чувство стало понятно ему сразу же, как только она заговорила.

– Что мне это мерещится, вот чего боюсь. – Она всхлипнула у него под подбородком. – Думаю и думаю: может, это у меня горячка просто? Бывает же родовая горячка, мне бабушка рассказывала.

– Это я-то мерещусь? – возмутился Колька. – Я т-тебе сейчас!

Забывшись, он прижал ее к себе так сильно, что она тоненько пискнула. Он сразу же отпустил ее и отшатнулся.

– Больно, Кать, да? – испуганно спросил Колька. – Елки-палки, вот баран!

– Ты что! Нисколечко не больно. – Она быстро покрутила головой и даже зажмурилась для убедительности. – Я и родила легко. Я же совсем простая, Николушка…

Колька расслышал в ее голосе извиняющиеся интонации и засмеялся. Она даже не представляла, как ему все нравилось в ней! И ясный ее взгляд, и светящееся лицо, и вот эта простота, о которой она говорила извиняясь.

– Так ведь и я проще пареной репы, Катя, – сказал он. – Да и вообще, не в этом дело. Я ж тебя не головой выбирал – простая, сложная, подходишь, не подходишь… Так уж вышло, вот и все. Ладно, ты спи. Я потом приду.

– А где же ты поспишь? – встревожилась она.

– Так гостиницы есть же, надо думать, в вашем сонном царстве. И адрес давай. Родственников твоих адрес, – напомнил Колька. – Утром к ним схожу, порадую прибавлением семейства.

Вообще-то под прибавлением семейства он имел в виду себя, потому что про ребенка совсем забыл. Но Катя, конечно, не забыла.

– Николушка, – как-то виновато сказала она, – все-таки надо… Надо Игорю сообщить. – И, увидев, как помрачнело Колькино лицо, торопливо объяснила: – Без совести это будет, если не сообщить даже. От него ведь ребенок. А вдруг он…

Катя замолчала. Конечно, она хотела сказать, что отец должен сам решить, как ему относиться к своему ребенку, и может статься, Северский решит совсем иначе, чем они с Колькой все решили сейчас, да и не решили, а… Само все решилось.