Ди-Джей - Александр Берник

В огромных коровьих глазищах жгучей брюнетки не было ни страха, ни растерянности от неожиданности визита, ни похоти с развратом, ни даже намёка на попытку соблазнения. В них светилось безмерное счастье и по-детски наивная радость от лицезрения мужа своего, соблаговолившего одарить безмерно любящую жену его мимолётным вниманием, коего она не заслужила по никчёмности своей.

Дима завис. Как он не готовил себя к самоконтролю, её нулевой ход оказался ударом ниже пояса, в аккурат по тому месту, по которому у мужиков по всем понятиям бить западло. Вот теперь он точно изображал собой дебила, которого в качестве наглядного пособия можно использовать в любых учебных медицинских учреждениях психиатрической направленности.

Глаза навыкат, рот распахнут до состояния проветривания кишок, дыхание отсутствует, сердцебиение зашкаливает. Половой член пытается прорвать штаны, проделав дырку, чтобы самому воочию лицезреть объект вожделения, нокаутировавший хозяина.

А тут ещё девушка от избытка чувств прослезилась, и её огромные карие глазища превратились в сверкающие зеркальца, которые, тем не менее, не ослепили её поволокой слёз, и она смогла разглядеть изменение конфигурации штанов нового Главы Рода в строго определённом месте.

Только когда Дима осознал, куда эта бесстыжая Ведьма смотрит, и что его худосочное тело прибавило в объёме, отрастив между ног пятую конечность, он, наконец, пришёл в себя.

Дима: — Твою мать, — выругался секс-шахматист, тяжело вздохнув, отчего прервал задержку дыхания и начал дышать, одновременно обливаясь обильным потом, — как она меня уделала с первого же хода! Так. Соберись. Улыбнись и начинай подыгрывать.

И тут началось. Его ответный ход конём, в результате которого возбуждённый молодой человек, обогнув буквой «г» накрытый на полу стол, пристроился бочком у её ног, тоже заставил красавицу встрепенуться, но при этом не потеряв ни контроля над собой, ни прицельного воздействия на гостя.

В результате лёгкого, еле заметного движения телом, как бы отреагировавшего на резкость его приближения, волосы, прикрывавшие бюст, колыхнулись и открыли для показа крепкую грудь, но при этом, продолжая закрывать сосок, будто зацепились за него.

Но партнёр по игре явно был готов к чему-то подобному и без особого интереса, мазнув по приоткрытой девичьей груди взглядом, вновь уставился в масляные глазки, как бы говоря: мне этого мало, хочу всю и сразу, да много-много раз.

На этом дебют партии по обоюдному соглашению был завершён и начался ничего ни для кого не значащий миттельшпиль. То есть нудятина. Попросту ведя диалог с переливом из пустого в порожнее. Вроде как бы и надо что-то говорить, но вместе с тем обоим им его содержание было по барабану.

Познакомились, даже не запомнив с первого раза, как кого зовут. Обоюдно пооблизывались в предвкушении долгого и местами интересного продолжения, но дальше дежурных и бесхитростных комплиментов ни одна из сторон никаких активных действий не предпринимала.

Дима, неся мимоходом всякую чушь, уже начав заговариваться по поводу сплошных её «достатках» и отсутствие каких-либо «недостоинств», диву давался: как она умудрялась так долго держать глаза на мокром месте? Она что, туда что-то засыпала? Или лука нанюхалась? Даже позавидовал актёрскому мастерству девушки. Ему такое пока не по силам.

Но рано или поздно обоюдные нарушители правил игры, которые вместо единожды разрешённой рокировки только этим и занимались уже не один десяток раз, не делая больше никаких ходов, обязаны были выйти из закольцованной патовой ситуации. Часов и судей в шатре не наблюдалось, но время-то всё равно не резиновое.

Как и положено, первой в атаку пошла Ведьма. Притом, дрянь лживая, пошла сразу с козырей. Дима точно помнил, что в шахматах козырей не бывает! Где она их откопала? Но, оказывается, у женщин есть не только козырные фигуры, но и на самой шахматной доске читерные поля. В былые времена в мужской компании за такое, канделябром били по башке, но здесь и компания ни та, и канделябров днём с огнём не найдёшь.

Жгучая брюнетка, не высушивая глаз, наоборот, добавила слезы, от переполнения которой избыток устремился по щекам, притом с поразительной симметричностью. Светившееся радостью личико моментально скисло в страдальческое. Хотя Дима почему-то предположил, что именно так оно должно будет выглядеть во время оргазма. И Ведьма без какого-либо перехода резко сменила тему, начав жаловаться на жизнь.

Ах, какая она бедная и несчастная, оскорблённая и униженная, с растоптанной Душой, состоящей исключительно из чувств светлых порывов. Она трепетала беззащитностью с такой силой, что волосяной покров то и дело дёргался, как шторка, открывая и тут же закрывая все нежно-сотканные прелести красавицы.

Дима аж загляделся на этот калейдоскоп, поймав себя на мысли, что в очередной раз потерял контроль над своим либидо. Как она это делает? Вроде, с одной стороны, движения в высшей степени естественны, но с другой — настолько точны и выверены, что ни о какой естественности и речи быть не может. Так заставить работать занавеску из волос можно только длительными тренировками, доведя все движения до автоматизма.

А Ведьма только увеличивала амплитуду своих страданий, находясь уже на грани, за которой неминуемо наступает безудержный рёв с истерикой. Она так себя жалела, так жалела, что Дима просто был обязан заразиться и проявить действенное сострадание. И он «состраднул», насколько позволил артистический талант.

Сначала он вошёл, но не в неё, конечно, а в её положение. Показав всем своим видом, как он страдает и переживает вместе с ней, а местами и вместо неё. Аж самого себя стало жалко. Затем принялся успокаивать, чем ещё больше расковырял сердечную рану, но не в инфарктном, а переносном смысле этого слова.

Посчитав, что подыграл её ходу достаточно, двинул в атаку злющего ферзя, устроив настоящий допрос с пристрастием: кто эта сволочь, что обидела его любимую жену и где эту мразь найти для немедленного убивания.

Но допрашиваемая, не прекращая лить крокодильи слёзы, только отнекивалась, буквально моля всемогущего Главу Рода о ненадобности кровопролития. Пусть он мерзкий насильник и безжалостный мучитель, но ей его жалко. Ведь он человек, и она никогда не сможет себе простить, что из-за неё кого-то лишили самого дорого — жизни.

Вот только вошедшему в роль Отелло это всё основательно надоело, и он решил на правах тут самого главного самца поселения, перевести затянувшуюся партию в давно уже желанный эндшпиль. К эмоциональному и не литературно-словесному напору он добавил физический.

Для начала, в порыве жажды убийства обидчика, он попытался порвать на себе рубаху, как это делают киношные морячки в