Чья-то любимая - Лэрри Макмуртри

Я ни слова не сказала Тероксу, и его рука по-прежнему лежала у меня на ноге. Но при всей своей расслабленности я четко ощущала какие-то затухающие импульсы, вызывавшие у меня неясную тревогу. Будь у меня в данный момент нож-мачете, я бы вонзила его со всей силы прямо в руку Терокса. Хотя бы только для того, чтобы увидеть, как это его ошарашит.

Естественно, Оуэн на просмотр текущего материала не явился. Мы прокручивали эти кадры в большом танцзале мотеля, в котором всех нас разместили. Присутствовали абсолютно все, кто должен был присутствовать. Не пришли только Оуэн и Шерри. Зак Келли, тот самый большой ребенок, который исполнял роль любовника Шерри, нашел здесь для себя подружку из местных. Он весь отдался танцам, отчаянно препираясь с парнем из постановочной группы, и всячески бахвалясь перед своей партнершей. А у малышки так перехватило дух от благоговения, что она, наверное, и не пискнула бы, даже если бы на нее обрушился потолок. Веселое настроение Зака несколько разрядило мрачную атмосферу, царившую в зале, но не до конца. Все равно чувствовалась какая-то напряженность, и центром ее была я.

Я выдержала десять минут, а потом позвонила в комнату Шерри. В конце концов, что бы там ни происходило, я все еще была режиссером своего фильма. Сейчас вокруг меня стоит не менее десяти человек, все усталые и голодные, всем сердцем жаждущие, чтобы этот затянувшийся день наконец-то окончился. Возможно, те двое там наверху в данный момент находятся на самом пороге прекрасного романа, а может быть, для них этот порог уже позади. Все равно, такое невнимание ко всем остальным это ничуть не оправдывает. Подобное неуважение к людям – единственное, чего я не приму никогда, потому что все те люди, которыми я по-настоящему восхищаюсь, всегда умеют уважать остальных, в каких бы жизненных обстоятельствах они сами ни оказались. Больше того, я изо всех сил старалась как-то не распространять эти свои правила на Оуэна. А теперь настало время положить всему конец. Хотя я всегда понимала, что осуждать его за скверные манеры просто бессмысленно. Хорошие манеры были ему совершенно не свойственны, и они для него ровно ничего не значили. Возможно, он никогда не чувствовал себя настолько надежно, чтобы подходить к жизни с такой меркой, как хорошие манеры. И жизнь он воспринимал не головой, как многие люди, а только нутром. Но это ничего не меняло. Сейчас я судила не его, я судила себя, и я уже устала от своих бесконечных внутренних попыток еще и еще раз его оправдать.

Телефон в комнате Шерри был занят. Я несколько раз безуспешно пыталась дозвониться, а потом сдалась. Мы просмотрели весь отснятый материал, а чуть позже в кафетерии столкнулись с Винкином и его нянькой. Винкин с непередаваемой меланхолией смотрел на гамбургер, к которому он так и не притронулся. Когда в Голливуде происходит истинная трагедия, то она неминуемо распространяется на детей. Я присела рядом с Винкином и его нянькой. Вероятно, еще и для того, чтобы избавиться от Джерри, который весь день не отходил от меня дальше, чем на три шага. По-видимому, в его понимании такое незначительное расстояние между нами давало ему больше шансов.

– Я сейчас с тобой посижу и помогу тебе получше разглядеть твой гамбургер, – сказала я Винкину. – А потом, когда гамбургер подадут мне, ты поможешь мне как следует разглядеть мой, хорошо?

Винкин вяло улыбнулся и, откусив крохотный кусочек гамбургера, тут же его выплюнул. Нянька Винкина была типичной англичанкой, полностью лишенной какого бы то ни было чувства реальности. Она всегда одевалась во все серое. Поведение Винкина вызывало у нее трепет, и, как мне показалось, в душе она была благодарна мне за то, что я разделила их общество. Когда бы я ни поднимала глаза, я все время ловила устремленный на меня взгляд Джерри.

– Как вы думаете, они сюда крысиное дерьмо кладут? – спросил Винкин. – Свен говорит, что в большинство гамбургеров кладут крысиное дерьмо.

– Зачем же ты тогда их заказал? – поинтересовалась я. – Ведь есть и другая еда.

– Их заказала мисс Соляре, – изрекла нянька. – Она-то и выбрала гамбургеры.

– А, выбрала, выбрала, – сказала я. – Тебе не хочется бутерброд с сыром, разогретый в гриле, Винкин?

– А можно? – спросил мальчик, сначала взглянув на няньку, а потом на меня. – Даже если Шерри мне велела есть гамбургер?

– Мы, режиссеры, имеем некоторую власть, – серьезно сказала я.

Не очень-то большое возмездие – разрешить ее ребенку съесть разогретый в гриле бутерброд. Но и в этом есть свой смысл! Миссис Хупс, нянька Винкина, удалилась в туалет, вне сомнения для того, чтобы снять с себя всякую ответственность за происходящее.

Винкин за милую душу слопал весь разогретый бутерброд, а я уставилась на поданный мне гамбургер. Винкин, поняв мои слова буквально, принялся разглядывать его вместе со мной. Я скосила глаза и так, искоса, все глядела и глядела на лежащий передо мной гамбургер. Это здорово развеселило Винкина. Вернулась миссис Хупс, с явно подавленным макияжем на лице. Но она по-прежнему не могла взять в толк, что происходит между мной и Винкином.

– Вы и вправду верите в крысиное дерьмо? – спросил у меня Винкин. – Свен в это серьезно верит.

– Там, в верхних штатах, у них не очень хорошее телевидение, – добавил мальчик. – Я почти все их мультики видел.

Когда я вижу грустного ребенка, меня всегда гложет одна и та же мысль – может, точно также грустит и мой собственный сын. А ребенок, который своим лучшим другом считал Свена Бантинга, изначально обречен на грусть. Правда, в конце концов, если Шерри, родная мать Винкина, могла доводить его до слез, может, оно и к лучшему, что рядом с ним находилась хоть одна живая душа. Свен должен был вернуться к нам через два-три дня, и очень интересно, что тогда будет.

– Так хочется заняться чем-нибудь по-настоящему интересным, – сказал Винкин.

– О, Винкин, не надо так грустить, – сказала я. – Что же ты считаешь по-настоящему волнующим? Ты сам придумай такое занятие, а я с удовольствием к тебе присоединюсь.

– Хорошо бы посмотреть буйволов, – сказал Винкин. – Я никак на них не насмотрюсь.

– Ну Винкин, – сказала миссис Хупс. – Ты же знаешь, твоя мама требует, чтобы ты ложился спать пораньше.

При ее словах на лице мальчика мгновенно появилось выражение полной обреченности. Я просто не могла этого вынести и заставила его снова повернуться ко мне.

– Слушай, дружок, тебе надо непременно уметь постоять за себя, – сказала я. – Сейчас только восемь часов. И я не вижу абсолютно никакой причины, которая могла бы нам сейчас помешать поехать и взглянуть на этих буйволов. Мне и самой очень этого хочется. Может быть, ты сначала съешь мороженое?