Последний гвоздь - Стефан Анхем

Но в ее глазах все было как раз наоборот. Он и сам это по ней заметил. Что он снимал с себя всю ответственность и перекладывал на нее все решения. И в каком-то смысле она была права. Его совершенно не волновала обивка гроба, или сколько разных печенек должно быть на подносах.

Если бы это зависело от него, они бы выбрали самый дешевый и самый примитивный вариант. Теодор был мертв, и никакие позолоченные витиеватые буквы на белоснежных приглашениях не могли это исправить.

Он сидел здесь только ради Сони. Для нее все это имело значение. Так она справлялась с горем. Не он.

Сам он все еще был озабочен встречей с Муландером и предполагаемыми слухами об игре, стоящей за смертью Теодора. Информация настолько совпадала с его собственными подозрениями, что это не могло быть просто взято из воздуха. Хоть какое-то зерно правды в любом случае там, безусловно, есть и в этом и заключается основная проблема.

Именно в этом зерне, которое никогда не позволит ему развернуться ко всему спиной и двинуться дальше. Которое будет лежать там и царапать его до крови, пока он раз и навсегда не узнает, как все было на самом деле.

Как по команде, Соня и агент встали и прошли в демонстрационное помещение, заполненное различными моделями гробов. Он сам последовал за ними и увидел, как мужчина показывает на один из более светлых гробов, сделанный из белого глазурованного дерева с хромированными ручками.

Соня кивнула, и, возможно, еще и что-то сказала. Или нет. Мужчина в любом случае сделал пометку в своей папке.

Он не выглядел самой дешевой, но и не был самой дорогой моделью. Однако и симпатичным он не был. Если вообще можно говорить о чем-то симпатичном в контексте гробов. Но каким бы он ни был, он был полной противоположностью всему, что предпочитал Теодор. Он ненавидел белый цвет и, если бы мог здесь быть и выбирать, в любом случае выбрал бы черный, предпочтительно обтянутый кожей и покрытый шипами.

После разговоров, кивков и заметок они вернулись в переговорную, где разговоры продолжились. Затем последовали рукопожатия и новые кивки, а на обратном пути он вспомнил о булочках с корицей, которые никто из них не попробовал, и о том, как он проголодался.

– Будет лучше, если ты уедешь, – сказала Соня, когда они стояли на тротуаре перед входом, и он как раз решил предложить зайти в какое-нибудь приятное место и поесть.

– Уеду? Куда? – спросил он, задаваясь вопросом, что он пропустил.

– Я не знаю. – Она пожала плечами. – Ну, здесь ты все равно отсутствуешь, так что, может быть, тебе лучше поехать и найти то, что тебя преследует.

Он кивнул, думая, что понимает.

– Но это в последний раз, – продолжала она. – Если ты оставишь меня сейчас, это будет в последний раз.

Он пообещал себе, что никогда, никогда не позволит этому случиться. Он сделает все, что в его силах, чтобы найти другие решения, убежденный в том, что где-то далеко впереди для них тоже будет просвет.

Но в последние годы решение в нем жило и ждало своего времени. Хотя это было табу, он играл с этим решением и видел перед собой как будто разные версии одной и той же сцены, разыгрываемой только для него. Он слышал диалог, свои аргументы, Сонины. Слышал, как они спорили, плакали, кричали и наконец успокаивались и признавали неизбежное.

Но ни одна из версий не была такой немногословной и взвешенной.

Больше говорить не о чем. Все уже было сказано слишком много раз, и все, что оставалось, это кивнуть и уйти.

В последний раз.

41

Все ли кончено с парнем в Мальме, она не знала. А имя Бальтазар как раз могло принадлежать кому-то во вкусе Микаэля Реннинга. Когда Фариду еще и удалось заполучить фотографии уроженца провинции Сконе, она не могла представить, чтобы Реннинг добровольно оставил такого симпатяжку всего через три дня, в то время как планировалось, что он проведет там целых две недели.

Конечно, существовала вероятность того, что устал Бальтазар, но Реннинг не был человеком, от которого просто устаешь. Если кто-то и уставал, так это он. Всегда он, без исключений.

Третьим и, по ее мнению, наиболее вероятным вариантом было то, что после их разговора в поезде он просто передумал. Хоть угрызения совести никогда не были ему свойственны, но, в конце концов, он был достаточно логически мыслящим существом, и одного лишь объявления ее в розыск из-за угрозы национальной безопасности должно было быть более чем достаточно, чтобы он понял – Слейзнера нужно остановить любой ценой.

Так или иначе, он вернулся в Копенгаген, и настроение у нее улучшилось. Несмотря на все неудачи и проблемы, несмотря на раны на голенях, которые после охлаждающих мазей и многих часов с приклеенными пакетами со льдом все еще горели, даже несмотря на ужасную судьбу Цяна, она вновь обрела надежду на то, что у них все еще есть шанс.

Несколько часов назад Реннинг вернулся к себе в квартиру на Лилле Истедгаде. Обнаружил это Фарид, когда наобум определил местоположение его мобильного. Тогда они решили еще раз попытаться переубедить его. Иметь инсайдера, кого-то, кто мог бы внимательно следить за Слейзнером и его деятельностью, было бы огромным плюсом.

По этой причине она только что бросилась вниз на тротуар около приюта Мэнненс Йем и начала неистово царапать себе предплечье, качая головой в капюшоне взад и вперед, как все наркоманы в округе. Все для того, чтобы Реннинг, выйдя из ворот на противоположной стороне улицы и привычно осмотревшись, прежде чем двинуться дальше, не зацепился за нее взглядом.

Пятью минутами ранее она как раз преодолела точку притяжения бедности и в равной степени нелегальных схем на углу Истедгаде.

План был прост – подняться наверх, постучать ему в дверь и поговорить с ним в спокойной обстановке. Рассказать все то, что ему неизвестно. Но как раз в тот момент, когда она собиралась перейти улицу в сторону его ворот, Фарид сообщил ей через гарнитуру, что, похоже, Реннинг собирается покинуть квартиру.

В мгновение ока ей пришлось все переиграть и импровизировать. Это был не тот разговор, который они могли бы вести где угодно и в спешке. Им нужно было спокойное место, а главное, им нужно было время.

– На экране видно, что он идет в направлении площади Хальмторвет.