Повести и рассказы - Владимир Мильчаков

— Он знает, что его ждут большая награда и большие деньги, — усмехнулся генерал. — Но к записям вы его все же не допускайте. — Фон Лютце милостиво кивнул головой, прощаясь с Гретой.

Сидя в уголке огромного кресла, он, поблескивая глазами, проводил взглядом выходящую из кабинета девушку. «А эта фрейлин Шуппе красива, божественно красива, — благосклонно подумал генерал. — В глазах какая-то напряженность и колючесть, но это от контузии, это пройдет, а так — огонь-женщина, настоящий чертенок».

При этой мысли фон Лютце поморщился. Он вспомнил, что среди подчиненных ему офицеров и даже в кругах, близких к фюреру, чертенком называют именно его, фон Лютце. Генерал прекрасно понимал, что чертенком его называют не за огневую натуру, а просто за физическое сходство с этим малопривлекательным продуктом народной фантазии. Ведь рядом с бароном фон Лютце даже Геббельс выглядел мужественным красавцем.

Барону было за пятьдесят, и почти пятьдесят лет он проклинал свой мизерный рост и отталкивающую наружность. Из-за этого физического несовершенства он застрял где-то на половине той служебной лестницы, которую поставил целью своей жизни. Так случилось уже не с первым представителем старинного аристократического пода баронов фон Лютце. Отец и дед генерала, несмотря на огромные богатства, не смогли занять при дворе императора положение, соответствующее знатности их рода. И все это из-за такой мелочи, как карликовый рост и непривлекательная наружность. А ведь фамилия фон Лютце — древняя и славная фамилия. Она занимает одно из первых мест в списках рыцарей Тевтонского ордена. Собственно говоря, именно таким вот, как фон Лютце, Тевтонский орден и был обязан своим могуществом. Старинные хроники говорят, что во всех походах и битвах ордена представители благородного рода Лютце находились и первых рядах.

Тогдашние бароны фон Лютце были крепкоголовые, рыжебородые парни с железными мускулами и волчьим аппетитом. В фамильном замке фон Лютце, в Восточной Пруссии, до сих пор хранятся огромные мечи этих парней. Любой из тогдашних баронов мог одним ударом своего меча разрубить не закованного в латы славянина от плеча до пояса. Садясь за стол после набегов и грабежей, такой Лютце съедал годовалого поросенка, заливая острое жаркое ведрами пива.

Нынешний барон фон Лютце и обеими руками не мог поднять того меча, которым воевал его предок, а пища… уже семь или восемь лет фон Лютце съедает в день пару яиц всмятку и немножечко творога. Что уж тут говорить о мощи и силе! Видимо, что-то испортилось в фамильном древе рода фон Лютце, может быть, по вине какой-нибудь легкомысленной и не слишком разборчивой баронессы Вот уже третье поколение эту старинную благородную фамилию представляют не жизнерадостные нахальные крепыши, а слабосильные заморыши-уродцы.

Генерал с привычной уже грустью думал о том, что на нем должна закончиться чуть ли не семивековая история рода баронов Лютце. «Если бы еще моя Эмилия была хоть чуть похожа на эту красавицу, — мелькнуло у него в голове, — тогда другое дело. Может быть, было бы и потомство».

Но при воспоминании о сухопарой, в два раза выше, чем он сам, жене — баронессе Эмилии-Луизе-Мари фон Лютце — барону стало совсем тошно. Поерзав на кресле, он дотянулся до кнопки звонка и нажал ее. Окинув недовольным взглядом высокую, статную фигуру адъютанта, вошедшего на звонок, фон Лютце приказал:

— Пусть войдут эти… из сектора «С».

Адъютант выскользнул в переднюю. В этот момент двери, ведущие в коридор, распахнулись и в приемную вошел высокий круглолицый офицер в чине штандартенфюрера СС. Раньше, чем вызванные адъютантом сотрудники поднялись с мест, он подошел к адъютанту и спросил:

— Генерал фон Лютце у себя?

— Так точно, — вытянулся в струнку адъютант. — Но он…

— Очень хорошо, — покровительственно кивнул вошедший. — Прошу в кабинет никого не пускать.

Оторопевший адъютант не успел промолвить ни слова, как неожиданный посетитель скрылся за дверью кабинета.

Генерал сидел, по-прежнему забившись в уголок кресла. Увидев, что вошел не тот, кого он вызвал, барон вглядываясь в посетителя, пробормотал сквозь зубы:

— Что за дьявольщина! Опять этот дурак-адъютант что-то напутал!

Но с каждым шагом подходившего к столу человека бусинки генеральских глаз меняли свое выражение: злость, затем удивление сменились неприкрытым страхом. Генерал вскочил с кресла и, упираясь костлявыми кулачками в край стола, смотрел на посетителя, как на привидение.

Между тем эсэсовец подошел к столу, бесцеремонно повернул абажур настольной лампы так, чтобы свет падал равномерно на обоих собеседников. Не ожидая приглашения, он уселся в покойное мягкое кресло. Устроившись, посетитель искоса взглянул на генерала и, довольный произведенным эффектом, сообщил самому себе:

— Генерал обалдел. Моего друга барона фон Лютце хватил столбняк.

Посетитель говорил на чистейшем «хох дойч» — прусском диалекте немецкого языка. Говорил правильно, даже слишком правильно. Так говорят люди, хорошо знающие язык, но обычно говорящие на другом языке.

— Вы? Вы здесь?.. Каким образом? — испуганно пискнул обретший наконец дар речи генерал.

— Он меня спрашивает, не с луны ли я свалился, — объяснил сам себе посетитель, — и как я очутился в Германии? А почему бы и нет? Разве Германия — не мой дорогой фатерлянд? — удивленно пожал он плечами. — Разве мы не родственники с этим генералом? Дорогой барон, — обратился он к фон Лютце, — чему вы удивляетесь? Ведь я с вами в нерасторжимом родстве и даже ваш возможный наследник.

Фон Лютце бессильно опустился в кресло.

— Как вы попали сюда? Как вас пропустили ко мне?! — простонал генерал. — Если узнают, кто вы такой…

— Те, кому надо об этом знать, знают, — оборвал генерала посетитель. — Кто осмелится задержать меня с таким документом?

Он не спеша достал из нагрудного кармана плотный лист бумаги, согнутый вчетверо, и протянул его генералу.

Фон Лютце дрожащими руками развернул документ, взглянул на бланк и подпись и зажмурил глаза. Под кратким, но дающим очень широкие полномочия документом стояла собственноручная подпись Гиммлера. Эсэсовец поднялся с кресла, спокойно взял документ из дрожащих рук фон Лютце и снова спрятал его в карман В то же время он с шутливой торжественностью отрекомендовался:

— Итак, разрешите представиться, дорогой кузен. Эрнст Брук, штандартенфюрер СС, прикомандирован для особых поручений к особе рейхсминистра господина Гиммлера.

— Но, дорогой Джоу…

— Эрнст Брук, — настойчиво поправил генерала собеседник.

— Ну, хорошо, хорошо. Эрнст, если хочешь. Но что будет, если все-таки не только рейхсминистру Гиммлеру станет известно, кто ты такой?

— У генерала мозги все еще не встали на место, — конфиденциально сообщил Брук массивному письменному прибору, стоявшему на столе.

— Но ведь тебе еще в конце тридцать девятого года…

— Ты хочешь сказать, что мне еще в тридцать девятом году должны были… Ну, как бы это выразиться… Скажем, за обычную, совершенно невинную любознательность отрубить голову. И ты был уверен, что ее тогда же и отрубили. А теперь ты разочарован. Не правда ли? Сочувствую тебе, но не очень. Мне моя голова самому нужна.

— Ты не можешь меня ни в чем упрекнуть, — раздражаясь, перебил Брука генерал. — Доходы с наших общих предприятий все время делились поровну, и тебе перечислялась твоя доля. Я думал, что ею пользуются твои наследники. Все делалось так, как мы договорились до твоего глупого провала и ареста.

— Мой родственник начинает заниматься воспоминаниями, — кивнул Брук письменному прибору. — Да, в самом деле, генерал, где мы виделись в последний раз? Кажется, в Швейцарии? Да, да, мы провели с тобой несколько дней именно в Берне, в тридцать девятом. Как быстро летит время! Не замечаешь, что…

Генерал испуганно замахал руками:

— Тише, ради бога, тише! Ведь никто не знает, что я тогда ездил в Берн!..

— Ты думаешь? — лукаво улыбнулся Брук и, не обращая внимания на перепуганного генерала, продолжал:

— Там мы урегулировали наши деловые отношения. Я и сейчас не в претензии. Все идет правильно, с чисто немецкой аккуратностью. Дело совсем не в этом. Ведь в Берне ты встречался не только со мною. Не вскакивай и не кипятись! Там один из наших общих друзей договорился с тобою еще кое о чем. До прошлого года мы не имели основания обижаться. Ты держал нас в курсе того, что знал сам. Но с того времени, как ты возглавил здешнее учреждение, мы перестали получать донесения. Ты замолчал. В чем дело?

— И я хочу знать, в чем дело? — взвизгнул фон Лютце. — Я ничего не понимаю. Это шантаж!

Человек, назвавшийся Эрнстом Бруком, иронически усмехнулся, неторопливо вынул из записной книжки розовый листок бумаги и старательно несколько раз перегнул его. Получилась узкая, продолговатая полоска бумаги. Этой полоской Брук многозначительно постучал но столу.