Следы помады. Тайная история XX века - Грейл Маркус

Не потребляй свой собственный импульс — немного другими словами («НЕ ПОЗВОЛЯЙ КАПИТАЛИСТАМ РАЗГРАБЛЯТЬ ТВОЮ КУЛЬТУРУ И ПЕРЕПРОДАВАТЬ ТЕБЕ ЖЕ!») об этом же писала каждая подпольная газета конца 1960-x. Для всякого, заставшего то время, читать сегодня манифесты Изу значит переживать неприятный сдвиг: из-за того, что в 1950-е идеи Изу абсолютным образом расходились с любой социологической формулировкой, из-за того, что время сделало дыры в его идеях такими заметными, из-за того, что сдвиг оказывается ощущением, неизбежно сопровождающим столкновение с первоначальной, живой версией умерших общепринятых идей.

Когда идеи

Когда идеи переходят во внешнее управление, с ними может случиться что угодно. За несколько лет молодёжная аудитория приблизилась к понятию Изу о молодёжи как о классе: появились музыка, фильмы, одежда, книги, даже автомобили специально для молодых. Молодёжное потребление своего собственного импульса превратилось в целый сектор экономики, затем этот сектор расширился, узурпируя идею, что молодость — это понятие, а не возраст, расширился, генерируя ценности, которые можно продать любому. Как и в случае с джексонизмом, метафоры Маркса были вывернуты наизнанку: если пролетариат являлся двигателем истории, а молодёжь — это новый пролетариат, то молодёжь, свободная от определения по возрасту, была двигателем мира, всё время работающим на холостом ходу, не творящим историю, а останавливающим её.

В 1984 году Катрин Денёв (родившаяся в 1943 году), появилась на телевидении в рекламе крема для лица “Youth Garde”. «Я живу уже долго, — сказала она открыто, — и мне нечего скрывать». Переведённая с франгле, семиотика её сценария подразумевала, что “Youth Garde” не столько «охраняет» молодость, не просто «сохраняет человека молодым» — скорее, говорила Денёв, молодость не может определяться возрастом. “Youth Garde”, говорила светловолосая звезда кино (её лицо, чуть ускользающее по краям, но ухоженное, всё ещё было поразительным), был сверхъестественным продуктом: не элексиром, но талисманом. “Youth Garde”, в отличие от других кремов, ничего не скрывал: он заставлял сиять то, что было сделано, то, что было знакомо, то, что было.

Молодые, утверждала Денёв, это те, кто пожил долго и готов жить дальше. Речь шла о ещё более чем у Изу невероятном преобразовании: соединяя опыт и предвкушение, время страданий и непреходящую страсть к новизне, Денёв утверждала, что те, кому в 1984 году было уже за сорок, представляли собой не воспоминание о молодости, а её авангард.

Социология усиливала семиотику. Пока Денёв зачитывала свою реплику, её поколение по-прежнему было самым многочисленным в переписях. Оно определило чарующую закономерность динамичной экономики 1960-x, оно же определило и мнимый дефицит экономики 1980-x. Более того: её поколение действовало. Оно боролось за перемены: это поколение soixante-huitards, «парней 68-го». Все понимали, что молодёжь 1984 года не была молодой вообще: она боялась. Оказавшись в мире, который следовало принимать как есть, представ перед жизнью, которой следовало уступить, эти молодые не оказались способны ни на что, кроме мольбы о карьере в тех областях деятельности, которые были для них уготованы. Непроизнесённый Денёв подтекст мог быть написан Адорно: «Истерик, возжелавший чудесного, сим уступает дорогу яростно расторопному дураку, который не может ждать торжества судьбы»10.

Но не эти дураки были целевой аудиторией Денёв, и даже за этим подтекстом был ещё один посыл. Символически, если не физиологически, Денёв и те, к кому она обращалась, были людьми, у которых есть свои взрослые дети (в 1984 году сын Денёв был самостоятельной звездой кинематографа). Под знаменем “Youth Garde” она и её поколение выразили свободу предаваться сексуальной страсти без желания заводить детей — желание, которое сделало следующее поколение тихим и пугливым, парализованным страхом или фактором семьи, которую следует оберегать. Денёв и её товарищи были свободны действовать без последствий: потреблять непосредственно, для самих себя.

Эта телевизионная реклама не была рекламой продукта. Это была реификация рынка, реификация идеи. Чтобы стать молодым, говорила Денёв, нужно состариться. И если изречение «и это пройдёт» — есть единственная абсолютная истина, когда-либо порождённая родом людским, то «и это встанет с ног на голову» есть его вывод.

«Наша программа»

«Наша программа» содержала в себе более непосредственное противоречие, и оно отражало необузданную личную амбицию Изу: идею, что реальной движущей силой современного протеста может стать воля исторического деятеля «прийти к иной ситуации и другому типу работы, чем те, что предлагаются ему существующим рынком». Идею, что преодоление таких трудностей, широко известное под названием «американской мечты», могло быть неуместным ни для Европы 1950 года, ни для Европы 1968 года, может быть неуместным и сегодня. Идею, что не было другого такого желания, от которого тогда и сейчас было бы легче откупиться. По своей сути манифест Изу не являлся призывом к революции, к столкновению между управляющими и управляемыми; если «миллионы до-симптомов» выражали «болезнь общества», то манифест походил больше на план выздоровления.

Удавка была натянута почти мгновенно. Произошло одно драматическое событие: нападение около тридцати членов Молодёжного фронта на Отёйский приют, патронируемый католической церковью и печально известный своей жестокостью, которое закончилось бунтом, насилием и для некоторых тюрьмой. Но это было чуть большим, чем скандальная выходка. Вскоре, снова под знаменем Молодёжного фронта и с одобрения Изу, леттрист Марк’О переделал незаконченную «Нашу программу» в то, что другой тогдашний леттрист Жан-Луи Бро назовёт «нелепым бойскаутством»11: в требования того, чтобы наиболее успевающим учащимся было дозволено: 1) сразу переходить на высшие курсы, 2) раньше оканчивать школы, З) получать государственные стипендии за творческую активность. Можно представить, что Изу был бы рад занять кресло в комитете, выдающем награды, даже после Мая 1968-го он продолжал выдвигать такие же решения «молодёжного вопроса», тезис за тезисом, слово за словом. Как съязвил по этому поводу Бро в мае 1968-го: «Последователей “Восстания молодёжи” не было видно, когда молодёжь наконец восстала».

Безупречная

Безупречная симметрия теорий Изу гарантировала, что его новый мир будет ограничен самим собой. При всём диалектическом напряжении амплитуды и обработки это был мир, где Мессия работал над тем, чтобы его революции происходили в контролируемой зоне. Но теории не могут оставаться на бумаге, и призыв Изу к подрыву всего, что можно подорвать, к ниспровержению всего, что можно ниспровергнуть, вскоре привёл к последствиям, которые он не мог прогнозировать и остановить.

Это началось с самого начала12. В 1950 году Жан-Луи Бро и его соратник-леттрист Жиль Ж. Вольман изобрели новый вид звуковой поэзии, настоящей звуковой поэзии, никаким образом не связанной с выдуманными словами и не нуждавшейся в буквах: “Instrumentations verbales” («Словесные оркестровки») Бро и “Grand soufflés” («Глубокие вдохи») или “Megapnéumes” («Мегапневмы») Вольмана.