Доченька - Мари-Бернадетт Дюпюи

На лице Макария появилась зловещая ухмылка:

— Я не собираюсь рисковать жизнью и люблю комфорт, дорогая. И не всем же, в конце концов, идти в партизаны… Кстати, о маки… Куда подевался твой сын Поль? Мы давно его ищем…

Мари зло посмотрела на Макария, но ответила спокойно:

— Поль работает в Красном Кресте санитаром. Сейчас он на севере страны. Каждому свое! Ты, в отличие от многих, выбрал участь грязного коллаборациониста!

Макарий наотмашь ударил ее по лицу. Мари чуть не лишилась чувств от боли. Макарий угрожающе сжал кулаки:

— Думаешь, тебе удастся обвести меня вокруг пальца, старая потаскуха? Как ты смеешь мне «тыкать»! Посмотри на себя! Стоило тебя прижать, как враз слетела личина благовоспитанной мадам… Но я славный малый, Мари! Да-да… Я предлагаю тебе сделку. И мой тебе совет: не зли меня, иначе я перестану быть великодушным! Думаю, ты уже поняла, что, даже если я прикончу тебя в этом подвале, никто не потребует у меня объяснений!

Мари едва держалась на ногах. И все-таки впереди забрезжила слабая надежда. Похоже, Макарий не располагает точными сведениями о местонахождении Поля. И он упомянул о сделке…

На лице Макария появилась насмешливая улыбка:

— Что, Мари из «Волчьего Леса», мы уже сложили оружие? Мы дрожим, мы не плюем в лицо мсье Макарию? На что спорим, что через три минуты мы будем лизать ему подошвы?

Дыхание Мари участилось. Ей хотелось наброситься на Макария, царапаться, кусаться… Но это было невозможно, потому что руки ее были связаны за спиной.

— Хочешь спасти свою дочь? — понизив голос, спросил он.

— Да!

— Любой ценой, как я полагаю?

— Да!

Он воздел руки к небу:

— О, как возвышенна любовь матери! Заметь, я позаботился о твоей Матильде. Она мне почти родственница. В ее венах течет кровь Кюзенаков, поэтому я ее пожалел.

— Разве не ты первый поставил под сомнение мое родство с Кюзенаками? — не удержалась от вопроса Мари, которую насторожила эта смена тональности их беседы.

— Какая же ты все-таки простушка! Таким, как ты, самое место у кастрюль! Я прекрасно знал, что ты — внебрачная дочь моего дяди, и мой нотариус тоже. Но за неимением доказательств… Послушай, Мари! Если хочешь, чтобы твоя дочь вернулась в Обазин целой и невредимой, ты должна быть со мной поласковее… Ты понимаешь?

Но Мари услышала только то, что касалось Матильды. Какое это будет счастье — знать, что дочь вырвалась из этого ада и вернулась домой! Потом она повторила про себя последние слова Макария: «…должна быть со мной поласковее». Так вот чего он хочет, несмотря на то что столько времени прошло и ему уже за пятьдесят, да и она не намного младше…

Макарий словно прочел ее мысли:

— Я не из тех, кто может смириться с отказом, Мари. А ты слишком долго ускользала из моих рук. Если бы я получил, что хотел, там, на чердаке в «Бори», я бы просто забыл о тебе. Но вышло так, что тот вечер я запомнил на всю жизнь. Хромой Пьер сорвал ягодку, а мне запретили являться на порог. Теперь пришло время платить за старые обиды! Выбирай: твоя дочь или ты?

Они стояли лицом к лицу. На лбу у Макария выступил пот. Изо рта у него воняло табаком и перегаром. Мари содрогнулась от отвращения, но не шевельнулась. Она думала об Адриане, Пьере, Нанетт, своих четверых детях и, конечно же, в первую очередь о своей дорогой Матильде, такой красивой, жизнерадостной и свободолюбивой… И такой же пылкой, как ее отец.

Макарий, глядя ей прямо в глаза, стал поднимать подол ее юбки. Ему хотелось, чтобы она умоляла о пощаде, плакала, когда он силой возьмет ее. Мари позволила ему уложить себя спиной на стол, снять с себя часть одежды. Она говорила себе: «Несколько ужасных минут — и это закончится! И Матильда будет свободна. А этот мерзавец пусть делает что хочет! Насилует, убивает! Моей души это не коснется! У меня в жизни было столько счастья!»

Он насиловал ее недолго, но жестоко. С трудом переводя дыхание, изрыгая грубые ругательства, он терзал ее тело, испытывая горькую ярость. Потом, застегивая брюки, шепнул ей на ухо:

— А ты еще вполне аппетитная! Жаль, у меня нет времени как следует с тобой позабавиться!

Мари тошнило. Изображая полную покорность, она медленно оделась, но стоило ей сделать шаг, как ноги подкосились. И все же она не стала жалеть себя, свое истерзанное, оскверненное тело. Главное — это Ману! Теперь он ее отпустит. И когда-нибудь, пусть и не так скоро, Макарий, этот подонок, за все заплатит, она была в этом твердо уверена.

К огромному удивлению Мари, через четверть часа она оказалась на воздухе, на берегу реки, и смогла прижать дочь к своей груди. Глаза у Матильды были красные от слез, на лбу темнел синяк, но она была жива.

— Моя дорогая, моя любимая крошка! Как ты, наверное, страдала!

— Со мной все в порядке, мамочка! Давай поскорее вернемся домой. Я ничего не сказала им о Поле! Даже если бы меня убивали, я бы все равно не сказала! — с ненавистью произнесла Матильда.

— Я горжусь тобой, дорогая! Счастье, что нас отпустили! Этот Макарий родом из Прессиньяка. Мне удалось убедить его, что мы ни в чем не виноваты.

Матильда с недоверием посмотрела на мать. Человек, который бросил ее в застенки гестапо, наверняка тот самый Макарий, о котором говорила мама. Но он не показался ей ни мягкосердечным, ни справедливым. Одно было ясно: благодаря вмешательству матери она осталась жива, хотя сто раз ей казалось, что до смерти всего один шаг… В голове промелькнула тень сомнения — только поистине дьявольская хитрость помогла Мари обвести полицая вокруг пальца, но Матильда предпочла об этом не думать. Она твердо пообещала себе, что отныне будет нежно любить маму, радовать ее, даже если для этого придется многое в себе изменить. Они быстро пошли к вокзалу, часто оглядываясь, — им казалось, что за ними следят. Но никому, похоже, до них не было дела. Макарий просто решил отомстить Мари и, приказав арестовать дочь, легко заманил мать в ловушку.

Когда они сели в вагон, Матильда снова бросилась матери на шею. По щекам ее текли слезы:

— Мамочка, я так испугалась! И я так тебя люблю! Лизон ждет нас, скажи? И Нанетт, и маленькая Камилла?

Мари крепко обняла ее:

— Конечно, они нас ждут! Ничто больше не разлучит нас, вот увидишь!

Матильда немного расслабилась. Мари погладила дочь по волосам. Она спасла бы свое дитя ценой собственной жизни, если бы понадобилось. Теперь же оставалось только стереть из памяти минуты интимного контакта с Макарием, стереть навсегда. И верить, что Поль, Адриан и Клод все еще живы…

Увидев на крыльце мать с Матильдой, Лизон громко вскрикнула.

— Нан, иди скорее! Они вернулись! — прокричала она в глубину дома.

Встреча была настолько радостной, насколько тяжелыми и страшными показались всем часы ожидания. Камилла, вернувшись от подруги Мари-Эллен, не понимала, почему все вокруг целуют друг друга, смеются и плачут. Матильда в порыве чувств чмокнула сестренку и, хохоча, закружила ее по комнате.

— Что с тобой сегодня, Ману? Прыгнула на меня, как чертик из коробочки! — удивилась девочка: обычно сестра не была с ней так нежна.

— Да, мой котеночек, я и вправду чувствую себя чертиком! Чертиком, который убежал из ада! Я расскажу тебе потом, когда будешь постарше. Ты же у нас еще совсем крошка: ущипнешь за носик — и молоко брызнет!

— Я уже большая! — возмутилась Камилла.

Она уже поняла, что не узнает, отчего в семье такой переполох, но мать, сестры и бабушка улыбались, значит, ничего плохого не случилось…

Матильда настояла на том, чтобы тотчас же увидеть маленького племянника Жана, спавшего в своей кроватке. Она нежно поцеловала его в лобик.

Мари провела рукой по волосам Камиллы. То, что ей довелось пережить, ужасно, но все ее три дочери рядом с ней, они живы и здоровы. Потихоньку она ушла к себе в комнату. Мари сняла с себя одежду, швырнула ее в шкаф, решив завтра же все сжечь. Потом она мылась холодной водой, тщательно и долго, пока наконец не почувствовала, что по-настоящему очистила кожу от гнусных прикосновений Макария. Она старалась не смотреть в зеркало, без конца повторяя:

— Господи, какая мука! Но я спасла дочь, только это имеет значение! Нужно забыть все плохое! Забыть навсегда!

Когда мать появилась на пороге кухни, окна в которой были плотно закрыты ставнями, Лизон бросилась к ней с раскрытыми объятиями:

— Мамочка, я уже по тебе соскучилась! Смотри, я открыла последнюю бутылку шампанского! У нас ведь праздник, верно?

Служба подходила к концу. В это последнее воскресенье августа колокола аббатской церкви Святого Стефана звонили особенно радостно. Пришел день, которого все ждали с таким нетерпением: пятнадцатого августа войска захватчиков покинули Брив, а на следующий день ушли и из Тюля. Двадцать пятого Лимузен обрел статус свободного региона.