Запах (сборник) - Владислав Женевский

Чик-чик, чик-чик, чик-чик. Н. поднял голову и огляделся. Туман истончился до легкой поволоки, сглаживающей контуры и углы. Солнца на солнечной палубе так и не появилось, но шезлонги и столики купались в призрачной тени носовой надстройки – там, предположительно, находились вертолетная площадка и капитанский мостик, хотя сейчас Н. не поставил бы на это и остатков виски. Эта глыба больше походила не на дело рук человеческих, а на известняковый монолит, извергнутый морской бездной – давно уже не белый, заплывший потеками, испятнанный птичьим пометом. У подножия глыбы, среди как попало расставленных столиков со сложенными зонтами, сидел старик в шляпе и пальто и мелко шевелил руками.

Н. встал на ноги, и палуба ощутимо качнулась. Не успев толком порадоваться переменам и грядущему шторму, он понял, что на самом деле штормит его самого.

– Hey, mister! Mister![5]

То ли из-за хмеля в голове Н., то ли из-за фокусов издыхающего тумана старик казался полупрозрачным, как медуза. А Н. для него, похоже, и вовсе не существовало – непрерывное чик-чик ни на такт не сбилось с ритма.

– Do you hear me, old man? What the fuck is going on here? Do you hear me?[6]

Он двинулся к носу прямо через бурелом палубной мебели, расталкивая все, что стояло на пути, надрывая глотку и временами отхлебывая из бутылки.

– What the fuck, really? Are you deaf? Are you fucking deaf?[7]

За свое чувство времени Н. ручаться тоже не стал бы, но сколько-то минут спустя в его одурманенных мозгах вылупилась, заскребла коготками и стала быстро набухать неуютная мысль: как бы он ни был пьян, каких бы завалов ни оставили за собой нерадивые финны, пересечь эту палубу можно самое большее за девяносто секунд. Он остановился и завертелся на месте, пытаясь сориентироваться. Под ногами хрустнуло. Нагнувшись, Н. всмотрелся в палубный сор, ничего не разобрал и в конце концов зачерпнул его ладонью.

В первое мгновение ему подумалось про какую-то рассыпавшуюся мозаику, но это были ногти – обрезанные и цельные, с рук и ног, мужские и женские, крашеные и натуральные, чистые и с застарелым грибком. Брезгливо дернувшись, Н. смахнул их с руки, и ногти тяжело, как гвозди, попадали на палубу.

Чик-чик, чик-чик, чик-чик.

– Push your fucking scissors into your ass![8] – прокричал Н., потом добавил несколько слов по-русски, развернулся и без приключений доковылял до левого борта, а оттуда к носовому лифту. Кабина как ни в чем не бывало лучилась нежным персиковым светом. Н. несколько раз промахнулся мимо кнопки, а когда все-таки попал, привалился лбом к прозрачной стенке и прикрыл глаза.

Когда он вспомнил про надпись на девятом уровне, лифт уже динькнул и застыл.

На променаде играли Вагнера – расплющенного, выцветшего, бессвязного. Сияние вывесок поблекло еще на несколько оттенков, люди двигались вяло, как водолазы по колено в речном иле, навстречу течению. Н. хотелось думать, что он спит, но многолетний опыт бессонницы научил его различать сон и явь.

Прошаркав к ирландскому пабу, он порыскал по столикам взглядом и плюхнулся на свободный стул напротив молодой европейской пары. Они прервали то, что казалось разговором, и по-рыбьи вытаращились на него. На обоих были круглые очки, отчего сходство с рыбами только усиливалось. Н. дал последним каплям виски стечь на язык, отбросил бутылку и начал:

– Вы думаете, я не понимаю? Я понимаю. Очень даже понимаю. Это вы не понимаете. Вас вообще тут нет, вы ничто. Это представление только для меня. Заслужил. Только черта с два я буду продолжать. Почему? А не хочу. Как вам причина? А вот эти бокалы, тарелки – это зачем вообще? Вы кого обмануть хотите?

Девушка – миниатюрная блондинка с серыми глазами – что-то пробулькала своему кавалеру, и оба встали, нацелившись на выход, но Н. схватил ее за руку:

– Ну уж нет, погоди. Гулять так гулять.

Он вскочил со стула, подтащил девушку к барной стойке, не встречая никакого сопротивления, сдернул с нее юбку и трусики, потом стянул собственные брюки и, уже полностью готовый, вошел. И ахнул – вместо ожидаемого влажного тепла его обожгло могильной стужей. Это могла бы быть не женщина, а застывшее в холодильнике желе. Он выскользнул из нее, оттолкнул и уселся прямо на пол. На них никто не смотрел, над пабом стоял прежний гул бесцветных голосов. Девушка не спеша оделась, пригладила прическу и засеменила к променаду, где ее терпеливо дожидался парень в очках. Она что-то радостно булькнула, и Н. вырвало прямо на брюки.

Он долго глядел на полупереваренные останки сэндвича, съеденного в Хельсинки, – словно прощаясь с чем-то. Затем вцепился в стойку, с нескольких попыток принял вертикальное положение и побрел к лифту – то ли носовому, то ли кормовому. Поднимаясь на двенадцатую, Н. подумал о Шредингере и невольно усмехнулся.

Белесая мгла выродилась в редкие хлопья, плавающие в воздухе тополиным пухом. Горизонт очистился, но остался серым и неотличимым от моря. Стоял штиль. Н. взглянул на старика. Тот сидел на прежнем месте, в прежней позе и все щелкал, щелкал, щелкал ножницами. Поскольку никаких других дел у Н. не осталось, он перекинул за борт одну ногу, затем другую, закрыл глаза, оттолкнулся и прыгнул.

Ощущения полета и тяжести, влекущей всякое тело к ядру планеты, не было. По внутренним часам Н. не прошло и доли секунды, а вода уже приняла его в холодные объятия – мягко, будто подтаявшее масло. В мыслях он попросил прощения у всех, перед кем виноват, и приготовился ко встрече с забытьем.

Вместо этого он резко сел на зад и почувствовал, что голова его уже не в воде. Разлепив веки, Н. увидел улыбающееся старческое лицо, под ним – морщинистую шею и тощее тельце в купальнике. Позади зеленели искусственные пальмы, неярко светили лампы над головой. Глухо, словно в чайнике под одеялом, бурлила вода. В пузырьках весело подпрыгивал глянцевый красный ноготь.

Если старушка и видела его, то нисколько не удивлялась, что вместе с ней в джакузи сидит незнакомый мужчина в черной паре и ботинках. Температура воды, далекая от тропической, ее тоже не беспокоила. Подняв руку, она пригладила волосы и заодно рассталась еще с парой ногтей.

Н. перелез через бортик и пошлепал к выходу, оставляя мокрые следы. В спа-салоне находилось десятка полтора человек, но шума от них было не больше, чем от стайки сонных мышек. В его сторону никто не глядел.

На променаде он прошел в ближайший бар и сел на стул. Конечно, теперь можно было сидеть где и как угодно, но на стуле как-то привычнее. Ему впервые пришла мысль проверить время. Отыскав взглядом настенные часы, он долго следил за стрелками, но те лишь подергивались на месте, как лапки умирающего насекомого. Красные цифры на табло в соседнем кафе выплясывали тот же бесконечный танец: 18.13.23, 24, 23, 24. 23, 24. Примерно в этот момент он с «маргаритой» в руке устраивался на верхней палубе. А может, и нет – может, все началось намного раньше.