Корабль Иштар. Семь шагов к Сатане (сборник) - Абрахам Меррит

Я вспыхнул. Ева уже представила достаточно доказательств того, что она превосходная маленькая актриса. Но что означает этот эпизод? Я не верил, что она так оскорблена моими действиями в подземке: она для этого слишком умна. Но она мне не верила, я ей не нравился, тут я ничем не мог помочь.

– Мои слова, – сказал я, – вызваны исключительно вежливостью. На самом деле, мисс Демерест, я считаю эти поцелуи щедрым вознаграждением за все неудобства, связанные с моим интригующим путешествием сюда.

– Ну, что ж, – холодно сказала она, – в таком случае сделка заключена, и мы в расчете. И не утруждайте себя быть со мной вежливым, мистер Киркхем. Будьте сами собой. Так вы гораздо интереснее.

Я проглотил гневный ответ и поклонился.

– Совершенно верно, – так же холодно, как она, – ответил я. – Во всяком случае, кажется, мне нет причин быть вежливым с вами.

– Вовсе нет, – равнодушно сказала она. – И, откровенно говоря, чем меньше я буду сталкиваться даже с вашей естественной сущностью, тем лучше для нас обоих.

У меня мелькнула мысль, что фраза какая–то странная. И в этих карих глазах была какая–то загадка. Что она хотела сказать? Хотела передать что–то, чтобы не заподозрил Консардайн? Я услышал смешок, повернулся и оказался лицом к лицу с – Сатаной.

Не знаю, долго ли он слушал. Взгляд его был устремлен на девушку. Я увидел, как вспыхнули его алмазные глаза, как какое–то дуновение пробежало по лицу, как будто скрытый в нем дьявол облизал губы.

– Ссоритесь? Нехорошо! – елейно сказал он.

– Ссоримся? Вовсе нет, – холодно возразила Ева. – Так случилось, что мне не нравится мистер Киркхем. К сожалению, это так. Мне кажется, лучше сразу сказать ему об этом, чтобы мы в будущем избегали друг друга, конечно, если вы не сочтете, что нам нужно быть вместе, Сатана.

Обескураживающе, мягко выражаясь. Я не пытался скрыть свою досаду. Сатана взглянул на меня и снова издал смешок. Мне показалось, что он доволен.

– Ну, что ж, – мягко сказал он, – даже у меня нет власти над пристрастиями. Я могу лишь использовать их. Между тем – я голоден.

Он сел во главе стола, Ева справа от него, я слева, а Консардайн за мной. Прислуживали нам манчжур дворецкий и еще один китаец.

Очевидно, мы находились в башне. Окна располагались высоко, и я через них видел только голубое небо. На стенах висели картины Фрагонара и Буше; несомненно, они были получены благодаря «убедительности» посланцев Сатаны. Остальное в комнате соответствовало картинам; комната была обставлена с той же поразительной эклектикой и своеобразным пониманием прекрасного, которые я заметил и в большом зале, и в том помещении, где впервые увидел этого голубоглазого дьявола.

Ева, отказав мне в уважении, была со мной холодна, но вежлива, в разговоре с Сатаной и Консардайном она сверкала остроумием и умом. Все трое, казалось, забыли трагедию в храме и наказание Картрайта. Сатана был в хорошем настроении, но доброта его была дьявольским – только так я могу охарактеризовать это – напоминанием о диком звере, игривом, так как он не голоден, жестоком, но несколько смягчившим пытку, которой он подвергает свою жертву. В воображении возникла яркая картина: Сатана, как тигр, рвет тело человека, которого он несколько часов назад отправил к воротам ада.

Однако при солнечном свете он не казался больше таким ужасным. И если он и был, как выразился Баркер, «падок на развлечения», то он и сам отлично развлекал. Разговор коснулся Чингиз–хана, и с полчаса Сатана рассказывал нам о правителе Золотой Орды и его черном дворце в затерянном городе Хара–Хото в Гоби; его рассказы заставили меня забыть о настоящем, я как бы видел и слышал мир, исчезнувший десять столетий назад; рассказы трагические и комические, раблезианские и нежные – и все так ярко, будто он сам был свидетелем того, что описывал. Слушая, я думал, что иначе и быть не должно. Дьявол или нет, но этот человек очаровывал.

В конце он знаком приказал слугам удалиться и, когда они вышли, неожиданно спросил у меня:

– Ну, Джеймс Киркхем, да или нет?

Я изобразил колебание. Склонил голову на руку и украдкой бросил взгляд на Еву. Она стройными пальцами прикрывала рот, сдерживая зевок – но лицо ее побледнело, только что оно таким не было. Я чувствовал, как осязаемо давит на меня воля Сатаны.

– Да – или нет? – повторил он.

– Да, если, Сатана, вы ответите на один вопрос.

– Спрашивать никому не запрещено, – ответил он.

– Я хотел бы знать, какой вы… наниматель, прежде чем решусь на игру, в которой могу проиграть жизнь. Человек – это его цели плюс способы, которыми он достигает их. Что касается ваших методов, то у меня была достаточная возможность составить о них представление. Но каковы ваши цели? В старину, Сатана, этот вопрос не был необходим. Каждый, кто имел дело с вами, знал, что ваша цель – души для ваших печей. Но, как я понял, ад модернизировался вместе с его хозяином. Печи вышли из моды, и топлива для них не требуется. Но, как и прежде, вы приводите ваших возможных последователей на вершину горы и предлагаете им земные царства. Итак, вопрос. Что вы имеете от этого теперь?

– Вот одна из причин моего отвращения к мистеру Киркхему, – сказала Ева. – Он не признает ничего, что не было бы сбалансировано в бухгалтерских книгах. У него душа лавочника.

Я не обратил внимания на этот выпад. Но Сатана опять рассмеялся сквозь неподвижные губы.

– Достойный вопрос, Ева, – сказал он ей. – Не забывайте, что даже я веду расчеты – и предъявляю их, когда приходит время.

Последние слова он произнес медленно, задумчиво, глядя на нее – и опять я заметил тень дьявольского злорадства в его лице. Она тоже заметила это и прикусила задрожавшую губу.

– Тогда ответьте, – резко сказал я, чтобы отвлечь от нее внимание Сатаны. Он посмотрел на меня, как бы подбирая слова.

– Назовем это, – сказал он наконец, – забавой. Я существую, чтобы забавляться. Только ради этого я остаюсь в мире, в котором, когда все сделано и сказано, забава в той или иной форме – единственная цель, единственная, делающая жизнь выносимой. Таким образом, как вы понимаете, моя цель проста. Но что же забавляет меня?

Три обстоятельства. Я великий драматург, величайший из когда–либо живших, потому что пьесы мои реальны. Я готовлю сцены для моих пьес, для моих фарсов и комедий, драм и трагедий, для моих эпопей. Я руковожу актерами. Я единственная аудитория, я вижу каждое действие, каждую линию в моих пьесах с начала и до конца. Иногда то, что начинается как фарс, превращается в высокую трагедию, трагедии становятся фарсами, одноактные отступления развиваются в эпопеи, правительства уходят, великие падают со своих пьедесталов, низкие возвышаются. Некоторые живут ради шахмат. Я играю в шахматы живыми фигурами и одновременно несколько десятков партий во всех концах мира. Все это забавляет меня. Далее, если я действительно князь тьмы, что, как я вижу, Джеймс Киркхем, вы не вполне признаете, мое искусство – в том, как легко я переписываю сценарий мира. Это также забавляет меня.