Семейный альбом - Даниэла Стил

За несколько часов до конца родов Энн согласилась его отдать. Она была готова на все. Доктор сразу положил ей на лицо маску с газом, и она не видела ребенка, не знала, как он велик, не чувствовала, как ее зашивали. Фэй молча вышла из палаты, испытывая сострадание к своей девочке за боль и страшный опыт, за ребенка, которого она не узнает и который, в отличие от ее собственных детей, доставлявших радость своим рождением, будет отдан в чужие руки. Фэй не сможет ухаживать за своим первым внуком. Младенца положили в специальную корзинку и увезли в детскую.

Через полчаса, уходя с Бардом из больницы, она увидела женщину с темными блестящими волосами, державшую младенца, ее глаза были полны слез и любви. Четырнадцать часов они ждали его и приняли таким, какой он есть, не зная его отца и того, какой вред успели нанести ему наркотики. Они приняли его с любовью, без всяких опасений, и Фэй крепко вцепилась в руку Варда.

На улице они глубоко вздохнули.

– Доктор сказал, что Энн проспит несколько часов, ей дали успокоительное, слава Богу.

Той ночью она лежала в постели и плакала в объятиях Варда.

– Это было ужасно. Она так страшно кричала… – Теперь сама Фэй рыдала в голос, не в силах совладать с собой; невыносимо было смотреть на муки дочери. Но теперь все позади. Для всех. Кроме пары, взявшей ребенка Энн. Для них все только начиналось.

25

Энн продержали в больнице неделю, давая возможность залечиться физическим и духовным ранам. Доктор уверял Фэй, что со временем девочка все забудет. Ей давали валиум, а от боли – демерол. У нее были страшные разрывы, но все понимали, что это ничто по сравнению со шрамами на душе. Каждый день приходил психиатр, но Энн лежала молча, уставившись в потолок или в стену; он проводил с ней час и уходил. Девушка ни слова не говорила ни Фэй, ни Варду, ни сестрам, ни даже Лайонелу, когда тот забегал в больницу вместе с Джоном, стараясь не столкнуться с отцом.

Лай принес огромного мишку, надеясь, что игрушка не напомнит сестре о ребенке. Малыша забрали через три дня после рождения, новые родители унесли его в красивом голубом комплекте от Диора и в двух одеяльцах, которые подарила новоявленная бабушка – Фэй. Супруги послали Энн огромный букет цветов, но та потребовала, чтобы его унесли. Она не хотела никаких напоминаний и ненавидела всех и вся. В первые часы, проснувшись, она чувствовала себя так ужасно, что не желала видеть даже ребенка. Но сейчас ей захотелось посмотреть на его лицо. Хотя бы раз… Чтобы запомнить… При этой мысли глаза наполнились слезами… Все говорили, что Энн поступила правильно, но она еще больше их ненавидела и себя тоже. Она сказала об этом Лайонелу, и Джон едва не заплакал… Если бы это была его сестра, он бы умер, глядя на ее страдания. Он пытался подбодрить Энн. Его шутки не отличались хорошим вкусом, но шли от души. Он ужасно переживал за Энн.

– Мы могли бы задрапировать твою комнату в черное. У меня есть немного вельвета, мы бы занавесили окна черным тюлем, развесили бы черных пауков… – Он артистично скосил глаза, и впервые за долгое время Энн засмеялась.

Но когда пришло время выписываться, за ней приехали Вард и Фэй. Накануне родители поговорили с Лайонелом и объяснили, что хотят забрать Энн домой, а они с Джоном могут сдать комнату кому-то из друзей или делать с ней что угодно. Цель достигнута, Энн должна жить дома своей прежней жизнью.

Узнав об этом, она впала в депрессию, но спорить не было сил. Несколько недель Энн не выходила из своей комнаты, отказываясь от еды и посылая близнецов ко всем чертям, когда те изредка заглядывали поздороваться, хотя Ванесса на самом деле хотела как-то помочь сестре, достучаться до нее и приносила то пластинки, то книжки, раза два даже цветы. Но Энн не принимала подарков. Ее сердце закрылось для всех. И только в День Благодарения она спустилась к ужину. Лайонел не пришел, не было и Грега – он участвовал в большой игре в колледже. При первой же возможности Энн улизнула к себе. Ей не о чем было говорить с ними, даже с Ванессой и тем более с Фэй, во взгляде которой поселилось неизбывное горе. Энн ненавидела их. Все ее мысли занимал отданный ребенок. Сейчас ему было ровно пять недель. И Энн спрашивала себя: неужели теперь всю оставшуюся жизнь она будет помнить, сколько ему лет. Энн могла сидеть – уже кое-что, и Лайонел обрадовался этому достижению, забежав, когда отца не было дома.

Вард знал, что он навещает Энн, но ничего не говорил, хоть и избегал встреч с сыном и Джоном. Он не изменил своего мнения о них, и на Рождество, когда Фэй попросила разрешения пригласить Лайонела на праздничный ужин, наотрез отказал.

– Я принял решение и собираюсь его строго придерживаться. Я не одобряю подобный образ жизни и хочу, чтобы семья об этом знала.

Муж оставался непоколебим, Фэй спорила с ним день и ночь. Он ведь тоже не святой и не один раз предавал ее. Вард взбесился от ярости – как она осмелилась сравнить его гетеросексуальные связи с гомосексуальными отклонениями Лайонела?

– Я просто хотела доказать тебе, что ты тоже живой человек.

– А он педераст, черт побери! – Всякий раз, когда он думал об этом, ему хотелось плакать. – Он голубой! Он педик, и я не желаю видеть его в моем доме. Ясно?

Да, все бесполезно, она не могла сдвинуть его с места ни на дюйм. Иногда Фэй жалела, что муж вернулся домой. Их отношения явно были не такими, как прежде; Лайонел стал источником размолвок и отчаяния. К счастью, они начали новый фильм, и Фэй все время проводила на работе. Она была благодарна Лайонелу за то, что тот забегал к Энн; с кем-то дочка должна отводить душу, пройдя через такое испытание. А Лай всегда умел найти к ней подход.

Фэй считала несправедливым, что перед сыном захлопнули дверь. Она возненавидела Варда за это и постоянно бросала на него гневные взгляды. Но даже под гневом любовь еще теплилась. Вард Тэйер был ее миром так долго, что без него, грешного или святого, она не представляла свою жизнь.

На Рождество Лайонела не было, и как только все вышли из-за стола, Энн помчалась к нему. Родители Джона не могли пригласить Лайонела в свой дом, хотя очень скучали по сыну. Но звать в гости его любовника – это слишком. Поэтому Джон и Лайонел праздновали вдвоем. За ужином к ним присоединилась не только Энн, зашли еще несколько друзей с работы Джона и приятель Лая из университета – тоже голубой. Энн оказалась в обществе дюжины веселых молодых людей и чувствовала себя вполне комфортно. Ей с ними лучше, гораздо лучше, чем с семьей. Теперь Энн стала похожа на себя: похудела, глаза светились ярче. Она казалась старше своих лет. Через несколько недель ей исполнится пятнадцать; предстояло вернуться в школу, закончить восьмой класс. Девочку страшно пугало, что она будет на полтора года старше одноклассников. Но Лай сказал, что надо стиснуть зубы и учиться. В какой-то мере Энн собиралась сделать это ради любимого брата. Ей налили полбокала шампанского, и она пробыла с ними до девяти часов. Энн скопила немного денег и купила в подарок Лаю кашемировый шарф, а Джону красивую серебряную ручку от Тиффани. Они были ее самыми лучшими друзьями, ее единственной семьей. Джон отвез ее домой в подержанном «фольксвагене», а Лайонел остался дома с друзьями. Энн понимала, что веселье затянется еще на несколько часов, но брат настаивал, чтобы она вернулась домой, считая, что ей не стоит участвовать в подобных вечеринках; все говорили довольно открыто, хотя некоторые еще скрывали свои отношения. Энн обняла брата на прощанье, поцеловала в щеку. Выходя из машины, чмокнула и Джона.