Рассказы о верном друге - Борис Рябинин

Виктор Андреевич обрел, наконец, мужество. Близость Марты Аникьевны немного успокоила его. Но он еще медлил, не зная, что предпринять, напряженно прислушиваясь.

Шум схватки прекратился. Стало тихо. И вдруг они услышали жалобное повизгивание. Израненный, полуослепший, Брыки-Брыки — их любимый Брыки-Брыки, говоривший «мам-ма», Брыки-Брыки, приносящий счастье, — полз на животе. Он полз, оставляя за собой кровавую полосу. Задние лапы волочились, он полз лишь на передних. Он одержал победу, придушил рысь, но какой ценой!…

Старики кинулись к нему. Трясущимися руками Виктор Андреевич стал ощупывать израненное животное.

— Как мы его понесем?…

— Сними макинтош…

Расстелив макинтош, они положили на него Брыки-Брыки, а он еще благодарно лизнул их; затем, взявшись с двух сторон за концы, осторожно приподняли и понесли.

Но он был тяжелый, а они от всего пережитого совсем лишились сил. Тогда они опустили ношу на землю и потащили волоком, один — за один конец подстилки, другая — за другой, стараясь выбирать дорогу поровнее, а Брыки-Брыки, все еще тихонько поскуливая и вздрагивая, как в ознобе, постепенно затихал…

ПОСЛЕ ШТОРМА

— Будет шторм! Такими словами встретили нас знакомые на пляже. Мы с Александром Павловичем отдыхали на Южном побережье Крыма.

Действительно, на флагштоке, где обычно болтался указатель погоды, вывесили предупредительный сигнал. На берегу валялось множество медуз, выброшенных морем. Красивые и почти прозрачные в воде, похожие на ритмично пульсирующий колокол, на суше они выглядели совсем иными. Умирая, они синели и превращались в бесформенные комки слизи. Медузы выплывают, говорят, тоже к шторму.

Сентябрь на Черноморье красочен и великолепен. Щедроты юга — они и в ласке жаркого солнца, точно не желающего признавать, что впереди зима, и в неге словно вздыхающего украдкой моря, и в яркой пестроте, в ароматах, в многолюдье фруктового базара. Направляясь на пляж, мы обязательно заглядывали туда. Помимо чисто практической цели — захватить с собой фруктов (чтоб хватило на весь день лежания на песке!), это — и эстетическое зрелище. Кто из отдыхающих не любовался им!

Право! Вспомните: спелые персики так и манят румянцем своих пушистых щек; раскусишь — и словно мед источает их нежная мякоть; будто изморозь покрыла гроздья иссиня-черного винограда с терпким запахом и вкусом и благозвучным названием «изабелла»; аккуратными пирамидками разложены яблоки всех сортов, гранаты, груши… Говор покупателей, зазывные выкрики продавцов… Тут же пьют мацони — кислое молоко; тут же пробуют из бочек хванчкару — отличное привозное грузинское вино, за которым знатоки специально ездят в Батуми, не уступающее знаменитым разливам Массандры; тут же щелкают орехи… Все это своеобразно свое, южное!

Вот там, на базаре, мы и встретили Мишку, сеттера-полукровку с мягкими обвислыми ушами и добрым, грустным взглядом умных карих глаз. Он шатался там в поисках пищи — объедков бутербродов, головок копченой ставриды и кефали. Добрые торговцы мясом подкидывали ему и вырубленную косточку и мясную крошку.

Мишка не имел хозяина и жил подаянием да тем, что удавалось промыслить самому. Нам говорили, что на заре он обходит все веранды своего района, обшариваег ведра с отбросами — тем и существует. Удивительно, что его не забирали ловцы бродячих уличных животных. То ли он пользовался их снисходительным покровительством (хотя снисхождения от этих людей вряд ли можно ждать собаке!), то ли за долгий срок своей безнадзорной, бездомной жизни научился избегать опасности, по каким-то лишь ему ведомым признакам заранее определяя ее приближение.

Мы с Александром Павловичем, конечно, не могли пройти мимо него, не угостив кусочком лакомства. И с этого дня, встретив на базаре, он каждое утро провожал нас до пляжа.

О прошлом собаки нам рассказал потертый ошейник, сохранившийся на ее шее. Когда кто-то из нас повернул его, на нем оказалась ржавая жестяная бляшка. С трудом можно было разобрать: МРС — и номер. Вот эти три буквы — МРС — и сказали все.

МРС — миннорозыскная служба. Мишка был минером, ветераном войны. Как он попал сюда? А как многие собаки, прошедшие со своими вожатыми боевой путь по фронтам, вернулись после окончания войны в глубокий тыл? Когда началась демобилизация, она коснулась не только людей, но и животных.

Но, увы, кое-кто из этих собак попал в случайные руки, кое-кто по истечении какого-то времени оказался вообще без хозяев. Фортуна изменчива!

Вероятно, к числу таких неудачников относился и Мишка. Он напоминал мне собак, которых я наблюдал в южных и западных районах страны вскоре после освобождения их от неприятельских войск. К приходу очередного пассажирского поезда эти собаки — крупные кавказские, южнорусские овчарки и их помеси — выстраивались вдоль перрона и умоляющими, голодными глазами смотрели на окна вагонов. Проезжающие бросали им куски хлеба, проводники выносили разные остатки. Эти четвероногие нищие были живым свидетельством бедствий войны. Таким же живым напоминанием о войне был и Мишка.

Он дошел с нами до ворот пляжа и, получив, как всегда, вознаграждение, еще долго провожал нас глазами. Мы уже спустились по лестнице вниз, а Мишка, опустив голову и хвост, точно в глубокой задумчивости, все еще стоял и смотрел нам вслед. Потом, когда укладываясь на лежаке, я бросил взгляд вверх, его уже не было видно. На пляж он не заходил — запрещалось, и он знал это.

Появление Мишки вызывало каждый раз прилив воспоминаний у Александра Павловича.

Минувшая фронтовая жизнь вставала перед глазами. Разве может забыться то время, когда Александр Павлович тоже был минером, точнее, командиром специального подразделения МРС… впрочем, вы уже должны знать об этом! Именно в эти часы, лежа под палящими лучами полуденного крымского солнца, закрывшись газетой, чтоб не напекло голову, я и услышал впервые о том, как овчарка Нерка нашла мину на землянке командующего армией Западного фронта, как был разминирован в срочном порядке с помощью собак аэродром под Воронежем, как поражались саперы, когда собаки проверяли их и обязательно находили что-нибудь упущенное ими…

— А что было на Карельском перешейке, когда финны сдавали нам свои укрепления и минные поля! — с увлечением вспоминал Александр Павлович. — Они предъявили свои схемы расположения минных полей, а мы — свои, и наши как будто были точной копией их схем… Сколько они своих людей потеряли, разминируя то, что закладывали сами. А мы с собаками, без единой жертвы, прощупали все в несколько раз быстрее… Вот вам и Шарики да Бобики! Рекордсмен Дик, родом из Ленинграда, отыскал двенадцать тысяч мин. Сколько их на счету у Мишки? Кто скажет…

— Будет шторм, — повторил наш сосед, тучный бритоголовый мужчина с облупленной спиной и наклейкой из бумаги на носу, поглядывая на белые завитки барашков, появившиеся на гребнях волн. Зеркальной гладкости воды уже как не бывало; море с каждой минутой становилось шумнее, все дальше и дальше оплескивая побережье. Оно накатывало с шипением и бульканьем, потом, как бы угасая, убегало назад и снова устремлялось вперед, на штурм суши…

— Ну что ж, шторм так шторм, — философски отозвался Александр Павлович. — Быть у моря и не видеть шторма… я считаю, что тогда не стоило и приезжать сюда!

Шторм бушевал всю ночь. Перед сном мы с Мазориным прошлись по набережной. В море не виднелось ни одного огонька. Воздух был насыщен йодистыми испарениями. Лицо, руки, одежда скоро становились влажными, на губах был привкус соли.

Следующий день был сырым, туманным, и мы не пошли на пляж. Бездельничали дома: я — на постели, с книжкой в руках, Александр Павлович писал письма, потом тоже взялся за чтение. В обычное время не успеваешь проглядывать всего и потому, когда представится возможность, с жадностью накидываешься на журналы, книги.

Наступившее новое утро не принесло изменений. В это время года у Крымского побережья еще не бывает затяжных штормов, длительного ненастья, но все же могут выдаться два-три тусклых дня.

Мы подождали часов до двенадцати, а потом не удержались и надумали вылезти из своей берлоги.

Куда? Ну куда же еще, как не к морю! Ноги сами несут к нему.

С деревьев капало; влага, казалось, проникала во все поры тела. Пляж был пустынен, хотя море уже начинало успокаиваться. Лишь редкие парочки бродили в отдалении.

Мы решили спуститься к воде. Ворота были приоткрыты, дежурная — поскольку купанье еще не возобновилось — отсутствовала. Вместо нее нас ожидал у входа… Мишка!

Где он скрывался, когда не был занят поисками пропитания, в какой норе отлеживался после беготни по городу?

Очевидно, не встретившись с нами в обычный час на базаре, он отправился искать нас здесь.

— Что, соскучился? — ласково потрепал его Александр Павлович. — Ах ты, рыжий!…