Русские сказки - Роман Злотников

Первые неприятности для наступавших начались уже через полсотни верст. Сначала все выглядело не очень серьезно. Просто в нескольких частях угнали всех стреноженных на ночь лошадей. Это вообще могло бы сойти за обычные выкрутасы ромэлов, если бы не произошло повсюду в одно и то же время. Командиры низового звена вышли из положения, попросту реквизировав всех лошадей в близлежащих деревнях и заодно постреляв всех, кто хотя бы отдаленно напоминал ромэлов. Потом кто-то подсыпал в мешки с крупой по доброй мере толченой смулинки и несколько полков вынуждены были резко снизить темп движения, поскольку весь личный состав обессилел от многочасового поноса. Затем на флангах наступающих колонн начали появляться одиночные стрелки, которые, лежа в засаде, аккуратно выбивали командиров и политуполномоченных армейского Комитета действия. А в конце недели несколько отчаянных смельчаков прямо на глазах у Второго полка славной Стальной дивизии, двигавшегося походным маршем по дороге, тянувшейся вдоль железнодорожного полотна, подорвали бронепоезд. Взрыв был такой силы, что на четверо суток прекратилось движение по железной дороге, пока выделенные Птоцким два батальона солдат не восстановили насыпь, срытую в месте взрыва практически до основания. Но самое неприятное началось, когда армия подошла к Кете.

Перед единственным на две сотни верст в обе стороны мостом они впервые столкнулись с подготовленной оборонительной позицией. Хотя силы, занимавшие эту позицию, поначалу показались Птоцкому просто смехотворными — один батальон, хотя и усиленный. Однако спустя сутки он так уже не думал. Двадцать часов непрерывного штурма, девять атак, чудовищное количество потраченных впустую патронов, а батальон продолжал стоять так же твердо, как и в тот час, когда соратник впервые обозрел эти позиции в девятикратный цосменский бинокль.

Птоцкий оторвал от глаз окуляры и повернулся к адъютанту, угодливо замершему рядом:

— Каковы потери?

Тот мгновенно порскнул вниз, к развернутому у подножия холма полевому телефонному узлу. Времени на разговоры понадобилось не очень много — такой вопрос соратник задавал уже в пятый раз, поэтому ответы были переданы довольно быстро. Минут через десять адъютант рысью взлетел обратно на холм:

— Всего около пятисот человек.

— Убитыми или всего?

— Так точно-с, всего. Вместе с ранеными. Птоцкий раздраженно дернул плечом. Выходило, что общее число потерь уже перевалило за одиннадцать тысяч человек. И хотя убитые составляли лишь треть от этого числа, при том уровне медицинского обеспечения, какой имело наспех собранное войско, трудно было рассчитывать на то, что в строй смогут вернуться более десяти процентов раненых. Но и это было не главное. Если атака захлебнулась при столь незначительных потерях — значит, атакующие части деморализованы. А это уже опасно. Ведь наступление только началось. Птоцкий приказал адъютанту:

— Передайте в войска — прекратить атаки. Утром подтянем артиллерию, бронепоезда и смешаем их с землей.

Адъютант кубарем скатился вниз по склону. Птоцкий зло сплюнул. Если платить такую цену за КАЖДЫЙ батальон, то у него просто не хватит солдат. Ну ничего, больше он не будет столь самоуверен. Да и таких позиций, когда защищающиеся части невозможно обойти с фланга, больше не предвидится до самого Коева. Он в последний раз посмотрел в бинокль на позиции упрямого батальона и пошел вниз к припаркованному рядом с телефонным узлом автомобилю. Его бронированный салон-вагон стоял на запасных путях ближайшей железнодорожной станции, до которой было почти пятнадцать верст.

Утром Птоцкий проснулся от чудовищного грохота. Выскочив из вагона, он несколько мгновений ошалело вертел головой, стараясь сообразить, где что взорвалось, потому что грохота больше не было и лишь по путям, истошно вопя, носились полуодетые люди да где-то за пакгаузами занимался пожар. Вдруг над его головой послышался нарастающий шум, и в следующее мгновение по обеим сторонам поезда с оглушительным грохотом взметнулись метров на двадцать столбы земли и обломков. Птоцкого сбило с ног и чувствительно ударило боком о железное колесо вагона. Около минуты он ошеломленно тряс головой и ковырял в оглушенном взрывом правом ухе, потом тяжело поднялся, поймал за рукав пробегавшего мимо марьята с перекошенным в крике ртом и, закатив ему оплеуху, чтобы тот хоть немного опомнился, прокричал ему в ухо:

— Бегом на паровоз! Передай мой приказ машинисту — немедленно разводить пары и уводить поезд со станции. Понял?

Тот ошалело кивнул и умчался, а в небе снова начал нарастать прежний шелестящий звук. Птоцкий юркнул под вагон и вжался в шпалы, обхватив голову руками.

Станцию удалось покинуть только после шестого залпа. И каждый раз Птоцкий, вжавшись в землю, клялся себе самыми страшными клятвами, что он собственными руками… по жилочке… по капле… О, матерь божья!!!

Оба стоявшие на станции бронепоезда были изрядно повреждены, но Птоцкий ничуть не горевал. Ведь если бы их бронированные вагоны не заслоняли его поезд с обеих сторон, то, вполне возможно, ничего не осталось бы от него самого.

Он остановил поезд лишь в двадцати верстах от станции — с другого берега реки, откуда и садили эти чудовищные орудия, сюда не могли долететь снаряды ни одной из существующих в мире пушек — и приказал немедленно разворачивать полевой телефонный узел.

Два часа подряд он ждал, пока наладят связь, морщась при каждом взрыве, доносившемся со стороны станции, и срывая злость на подобострастно вскакивавших при его приближении адъютантах.

Обстрел прекратился около десяти часов утра. А к полудню удалось получить первые сведения о потерях, Оба потерявшие ход бронепоезда были разнесены на куски тяжелыми «чемоданами» главного флотского калибра, который противник как-то ухитрился притащить сюда с моря, хотя до него было несколько сотен верст. А через какие-то полчаса после того, как поезд Председателя ушел со станции, снарядом накрыло эшелон с боеприпасами, страшный взрыв не оставил от станции ничего. Еще более ощутимыми оказались потери в передовых частях. Войска подходили всю ночь, к рассвету все поля и перелески между станцией и мостом оказались забиты подошедшими частями. А с первым лучом солнца противник начал садить по площадям не менее чем из пяти десятков орудий большого калибра. Причем среди них было не менее дюжины мощных морских восьмигран-довок, которые выплевывали тридцатикилограммовые снаряды. При удачном попадании такой снаряд мог смести с лица земли целую роту. Общие потери перевалили за двадцать тысяч человек, но главное — боевой дух войск был подорван. Разве не об этом свидетельствовал тот факт, что сразу после артобстрела батальон, защищавший мост, выбрался из окопов и лихим штыковым ударом отбросил части Второй дивизии столичного мастерового ополчения, безуспешно атаковавшей его позиции весь вчерашний день, на целых пять километров, захватив в качестве трофеев десять приданных дивизии бронеавтомобилей. Это уж не лезло ни в какие ворота. Чтобы один-единственный батальон обратил в бегство целую дивизию, пусть и потерявшую в безуспешных атаках больше половины личного состава… Птоцкий на миг пожалел, что отослал вахмистра. Эти люди заслуживали примерного наказания.

Понадобилась целая неделя, чтобы навести хоть какой-нибудь порядок в войсках. Началось дезертирство, а потому пришлось увеличить число заград отрядов, сформировав несколько новых на базе двух бригад волонтеров-иностранцев, состоявших исключительно из марьятов, латов, словнов и кайзерцев. Было расстреляно почти полторы тысячи человек, в том числе все командование Второй дивизии ополчения вплоть до ротных командиров. Кроме того, Птоцкий развернул Второй и Шестой корпуса и направил их в обход, вверх по течению реки к Кастину и вниз — к Молге. Им надлежало форсировать реку выше и ниже моста и атаковать противника с тыла, а также захватить имеющиеся в указанных местах мосты и иные средства переправы. В дополнение ко всему, высланные по окрестным деревням карательные отряды нахватали несколько сотен заложников, которых обвинили в пособничестве угнетателям и тоже расстреляли перед строем полков для поднятия боевого духа. А еще Птоцкий каждый день выступал, выступал и выступал на митингах.

К исходу недели Второй и Шестой корпуса, практически не встретив сопротивления, форсировали реку в нескольких местах и начали выдвижение к мосту с обоих флангов. И тут противник, до того почти не напоминавший о себе и лишь изредка совершавший огневые налеты по площадям, предпринял нечто удивительное. Ночью с таким упорством отбивавшийся батальон бесшумно снялся с позиций и отступил. Когда об этом доложили Птоцкому, который всю ночь мотался по войскам, готовя утренний решительный штурм, и даже дважды переплывал реку, чтобы согласовать с командирами передовых частей обоих корпусов общий план атаки, он сначала не поверил. Потом послал саперов проверить брошенные позиции и мост. К утру стало ясно, что войска суверена исчезли, оставив мост в целости и сохранности и не заминировав рельсы. В окопах не нашли ничего кроме пустых жестянок из-под ваксы. И именно это по чему-то привело Птоцкого в совершеннейшее бешенство Он заперся в салоне и до полудня глушил водку. А войска стояли между тем на исходных рубежах, не получив ни отбоя, ни команды двигаться вперед.