Русские сказки - Роман Злотников

— Благодарю вас, господин генерал, за заботу о моих подданных, за веру и честь.

Все опять радостно закричали. Отец повернулся к человеку, стоявшему рядом с генералом, на мгновение замер, потом упрямо вскинул голову и, шагнув вперед, порывисто обнял его. В наступившей тишине громко прозвучал его голос:

— Спасибо, брат.

Зал на мгновение замер, а потом все потонуло в вопле восторга.

Вечером мать рассказала Тесс, что граф Бронков — незаконнорожденный сын ее дедушки. Семья суверена долгое время отказывалась признавать даже сам факт его существования, но граф, похоже, получил от отца полную меру упорства и настойчивости, предназначавшуюся для обоих сыновей. Приняв гражданскую фамилию Ракита, он добился немалых успехов на поприще гражданской службы. Так что даже высший свет, поначалу настроенный к графу крайне неприязненно, стал принимать незаконнорожденного отпрыска бывшего суверена довольно благосклонно. Правда, это произошло, когда ему шел уже пятый десяток.

Тот, о ком грезила юная принцесса, стоял между тем на западном, обрывистом берегу реки Кеты, у единственного почти на сто верст в обе стороны моста, и смотрел в бинокль на противоположный берег. Рядом тем же самым занимались человек двадцать офицеров в звании от полковника до полного генерала. Пилот скромно притулился у переднего крыла одной из пяти машин, на которых они добрались сюда из Коева за неполных семь часов. Генерал Боуран, получивший почти всемирную известность после организации беспрецедентного летнего прорыва шестнадцатого года на Юго-Восточном фронте и лишь две недели назад добравшийся до Коева с группой преданных ему офицеров под видом паровозного кочегара, опустил бинокль и повернулся к князю:

— И вы собираетесь строить рубеж обороны именно здесь? По западному берегу? — Он саркастически улыбнулся. С князем он был еще мало знаком, а к невероятным историям о его геройских подвигах относился как к фольклору.

— Не совсем и не сразу. — Князь усмехнулся. — Я готовлю «соратникам» гораздо большую неприятность, чем просто отражение их наступления. — Князь посмотрел куда-то вдаль. — Надо быстрее закончить эту глупую войну. — Сказав это и не обращая ни малейшего внимания на иронические взгляды, он повернулся и пошел к машине, где стоял пилот. — Карту, пожалуйста, — обратился он к нему. — Вот, смотрите, господа, основная идея нашей кампании будет заключаться в следующем…

Четыре часа спустя, сидя в автомобиле, несшемся по тряской дороге обратно в город, князь искоса посмотрел на генерала Боурана, что-то быстро писавшего на полях разложенной на коленях карты, потом перевел взгляд на пилота. Тот понимающе улыбнулся уголками губ. Сидевшие сзади офицеры тихо переговаривались. Они были в некотором смущении. Еще бы! Сначала то, что изложил князь, показалось им, профессиональным военным, не то чтобы уж совсем невероятным, но похожим больше на некое благое пожелание, чем на реальный план. Однако, когда князь начал все тем же спокойным и даже бесстрастным тоном излагать подготовленные им варианты типовых боевых приказов, начиная от уровня полков и кончая полным боевым приказом об обороне по всей войсковой группировке, разворачивая на том же капоте подготовленные и покрытые условными обозначениями склейки карт, выполненные в стандартной педантично-казенной манере его величества Академии Генерального штаба, полупрезрительные улыбки на губах столпившихся вокруг карты офицеров сначала сменились на недоуменные, а потом и вовсе исчезли. Когда князь закончил, посыпались вопросы, а когда поток вопросов иссяк, генерал Боуран задумчиво покачал головой:

— Знаете, ваше сиятельство, СЕЙЧАС все изложенное вами уже не кажется мне бредом. Но если вы к тому же сумеете воплотить все это в жизнь, то… — И он развел руками.

В ответ на столь двусмысленный комплимент князь с легкой улыбкой поправил генерала:

— Мы, генерал, МЫ! — Он мгновение помолчал и вдруг заговорил каким-то необычно жестким тоном: — Обязательно воплотим. А тот, кто по неумению, недопониманию, излишнему самомнению либо еще по какой причине будет нам мешать… — Он не стал говорить дальше, но всем было ясно, что он имел в виду. О случае с атаманом Друзем все были наслышаны.

В Коев они добрались к вечеру. Гулянья по случаю Дня тезоименитства были в самом разгаре, но офицеры слишком устали, чтобы принять в них участие. К тому же уже завтра необходимо было начинать переброску и разворачивание частей на рубежах, указанных в плане, а также отбор и формирование подвижных маневренных групп. Так что большинство предпочло воспользоваться последней возможностью выспаться. Однако пилот с майором засиделись допоздна. Пилот назавтра отправлялся в монастырь для организации действий банды Куденя, а майору предстояла дорога в обратном направлении, в Северогорск. Там на местном морзаводе под присмотром Круиффа полным ходом шли работы по демонтажу орудий главного калибра старенького броненосца «Морской лев», уже несколько лет ржавевшего у стенки, и установке их на специальные железнодорожные платформы, оснащенные подъемно-поворотными механизмами наведения. Кроме того, там же, в железнодорожных мастерских северного направления, заканчивалась сборка четырнадцати бронеплощадок с уже давно снятыми с того же броненосца и валявшимися до последнего времени в дальнем углу двора мощными восьмиграндовыми орудиями, хотя и устаревшими. Об этих сюрпризах майор говорить генералам пока поостерегся. Мало ли как сложатся превратности военной судьбы, может, кто из них попадет в лапы «соратникам», а уж в том, что "Особый комитет умеет развязывать языки, сомневаться не приходилось. Все, что офицеры уже узнали, конечно, тоже достаточно конфиденциально, но если даже кто-нибудь из них попадет в руки Особого комитета и выложит все подчистую, то все равно ничего особо эффективного противопоставить им «соратники» не смогут. Просто у них нет для этого ни знаний, ни подготовленных командиров, ни обученных солдат. Одна масса. Правда, очень большая. По косвенным данным, доходившим из древней столицы, «соратники» стянули туда почти полмиллиона штыков, причем сосредоточение еще не закончилось. Когда часы пробили два часа ночи и все основные темы были обсуждены, пилот, посмотрев в окно, за которым была кромешная тьма, абсолютно невозможная в привычных им городах двадцать третьего столетия, вдруг тихо спросил:.

— Как ты думаешь, чем это закончится? Майор, немного помолчав, так же тихо ответил:

— Не знаю… Нам остается лишь следовать завету древних: «Делай что должно — случится чему суждено». Пилот вздохнул:

— Сейчас мне кажется, что американец был прав. Это же не Земля! Нам не было никакого резона влезать в это дело.

Майор усмехнулся и скептически вскинул бровь:

— Думаешь?

Пилот досадливо поморщился:

— Ты не понимаешь… — Он осекся, не в силах объяснить то, что чувствует.

— Дело в том, что как раз понимаю, — посерьезнел майор, — просто… — Он не договорил и внезапно переменил тему: — Когда нашу группу подвергли глубокой геномодификации, с нами серьезно работали психологи. Я знаю о возможностях и подводных камнях нашей психики достаточно много, чтобы понять, что с тобой происходит, да и не только с тобой… Со мной это тоже творится, да и Айвен уже на грани. Хотя, возможно, сам этого пока не осознает.

— И что же? — В вопросе слышался скептицизм. Майор откинулся на спинку стула, жалобно скрипнувшего под его тяжестью, и подпер подбородок кулаком:

— В настоящее время это носит название синдром Пэлли. В НАШЕ настоящее время. Дело в том, что, хотя мир существует как объективная реальность, каждый человек воспринимает его сугубо эгоцентрически. Он как бы выстраивает вокруг себя несколько оболочек: первый слой — дом, любимые вещи, близкие люди, привычки, любимые книги и передачи, второй слой — улица, город, любимые места, сослуживцы и приятели, с которыми общаешься, дальше идут третий, четвертый и другие слои. Они создают для нас комфортную психологическую среду, этакую броню нашей психики. Конечно, время от времени она может нарушаться, например, могут появиться люди, с которыми нам неприятно общаться, или произойдет авария в доме, разобьется любимая бабушкина чашка или умрет близкий человек, но основа, к которой мы привыкли и которая сформирована при нашем активном участии, остается.

Пилот усмехнулся:

— Ну, при нашей-то профессии я бы не был так уверен в незыблемости каких бы то ни было основ. Насколько я помню, у тебя было двенадцать глубоких забросок. У меня три, но я моложе, и у меня все впереди… — Он запнулся и поправился: — Было.

Майор покачал головой:

— В этом и ответ. Я имею в виду твое последнее слово. Все наши заброски, то есть погружения в абсолютно инородную среду, хотя это еще вопрос, насколько она инородна, — современное нам общество настолько глобализовано, что об абсолютной инородности я бы не говорил, — носили ВРЕМЕННЫЙ характер. Мы знали, что если выживем, то ОБЯЗАТЕЛЬНО вернемся в привычную среду. — Он умолк на мгновение, затем сухо сказал: — А здесь мы НАВСЕГДА.