Собиратель миров - Илия Троянов

Бёртон останавливается, поджидая, пока его нагонит Спик. Они долго глядят друг на друга. Обсуждать им нечего. Словами не унять той неуверенности, какая перед ними лежит. Они соглашаются на том, что выдавливают на своих похмельных лицах гримасу ободрения. «Да, ты любитель себя помучить», — говорит Бёртон Спику. И тот отвечает: «Хоть что-то общее у нас есть».

Сиди Мубарак Бомбей

Братья, друзья мои, посреди страны вагого предки чуть не забрали меня к себе. Они долго размышляли, и пока они размышляли, затвердел мой язык, и моя глотка, и мои десны, я больше не ощущал языка, плоть внутри моего рта разрывалась, но из трещин не капало ни капли крови, я кусал губы, чтобы почувствовать хотя бы мягкий, округлый вкус крови, но крови не было, может, я кусал недостаточно сильно, может, кровь моя уже испарилась. Вот проходит и моя третья жизнь, подумал я, из моей первой жизни меня украли, в конце моей второй жизни мне кое-что вернули, а теперь у меня отберут все посреди страны вагого. Отчаяние — это мужчина, говорим мы, а надежда — женщина, а может быть, надежда — мганга, подобный тому мганга, которого мы разыскали, и который дал нам в дорогу другие надежды. Почему это он должен ошибиться, думал я, пусть язык скрючится, но я все-таки выберусь из этой пустыни. И мы были спасены, наши спасители нагнали нас, это был другой караван, и те люди знали, где мы можем найти воду меньше чем через день пути. Это был не какой-то караван, а караван самого Омани Кхалфана бин Кхамиса, и если вы еще никогда не слышали про этого человека, то знайте, он был страхом и ужасом и ничем больше, хотя и спас нас в пустыне вагого, после двух дней и двух ночей без капли воды. Когда сегодня вы слышите имя Омани Кхалфан бин Кхамис, то думаете о торговле и о богатстве, но кто раньше путешествовал, тот дрожит при его имени. Этот человек был союзником молнии, он был фараоном своего каравана, а его сердце, как шептали нам его рабы, когда мы разделили с ними ужасы похода, его сердце находится не в теле, оно закутано в тяжелые платки, оно покоится в сундуке с его добром, и лишь по ночам, после последней молитвы, на которой он, как и на любой молитве, присутствовал, не участвуя в ней, потом, в одиночестве палатки, он доставал его, разворачивал платки и смотрел на свое сердце, поскольку даже такой человек, доверительно говорили нам его рабы, многократно оглянувшись через плечо, который живет без сердца, должен порой проверить, все ли с ним в порядке.

Несколько дней подряд мы сопровождали караван Омани Кхалфана бин Кхамиса, мы должны были равняться на него, потому что зависели от него. Он не допускал передышек, он не разрешал перевести дыхание, это была скорость для бешеного буйвола, для льва на охоте, а не для человека с узкими плечами и ногами, как ветки терновника. Он погонял своих носильщиков всеми способами, он не доверял лишь силе своих слов, которые немилосердно били тебя, он использовал любую хитрость, на которую способна голова человека, он выдавал еду на три дня и заявлял, что в следующий раз носильщики получат еду, когда достигнут места, лежавшего в неделе пути. Голод подстегивал носильщиков, их одеждой были полоски шкур и лоскутья, они теряли силы, но голод гнал их вперед. Однако воля может достичь лишь того, что позволяет тело, и некоторые падали, но никто не поднимал их, у них забирали груз и делили его по другим, а людей бросали лежать, все равно, была ли поблизости деревня или они шли по местности, которую делили с дикими хищниками. Некоторые пробовали убежать. Тогда он приказывал палачам их догнать и кроваво наказать. Омани Кхалфан бин Кхамис, запомните это имя, если не знаете его, потому что придет день, когда у вас потребуют назвать по именам чудовищ, которые превращают мир в ад, которые отбирают у людей то, что дал им Творец, тогда вы назовете это имя, и назовете его дважды, ибо столько плохого он сделал. Но мы благодарны ему жизнью, он спас нас, потому что догнал нас и привел к воде. Когда мы набрались сил, мы отделились от его каравана, потому что сам бвана Бёртон, который любил представлять себя младшим братом дьявола, сказал мне, что нам следует опасаться людей, про которых мы не знаем, была ли у них мать. Бвана Бёртон сам иногда говорил как человек без матери, но только говорил, а его поступки противоречили его словам, он был гораздо более податливым и милосердным человеком, чем изображал из себя.

— В последнее время какие-то вагого приехали в Занзибар, и я слышал, что с ними то и дело проблемы.

— Они такие, эти вагого. Такими нам их и описывали, пока мы с ними не познакомились. Нас предостерегали, чтобы мы береглись их. Они оказались жалкими лжецами и ужасными ворами, эти вагого, живущие в лесах без деревьев, которые слышали о нас столько же, сколько мы о них, и которые встречали нас жадными расспросами и предлагали глоток козьего молока, лишь когда у них кончались вопросы. Правда ли, спрашивали они, что у белокожих всего один глаз и четыре руки? Нет, отвечал я. Это неправда. Правда ли, спрашивали они, что у белокожих много знаний? Нет, отвечал я, они даже с магией незнакомы. Правда ли, спрашивали они, что когда они идут по стране, то перед ними падает дождь, а после них остается засуха? Нет, отвечал я, им тоже приходится проходить через засуху. Правда ли, спрашивали они, что белокожие вызывают пятнистую болезнь, потому что варят арбузы и выбрасывают косточки? Нет, отвечал я, это сказки беременных женщин. Правда ли, что они вызывают эпидемии скота, потому что кипятят молоко и делают его твердым? Нет, отвечал я, это тоже неправда. Правда ли, спрашивали они, что белокожие с прямыми волосами являются хозяевами большой воды? Нет, отвечал я, они плавают по морю на лодке, в которую поместится вся ваша деревня, но в шторм они утонут, как утонем и мы с тобой. Правда ли, спрашивали они, что они пришли, чтобы ограбить нашу страну? Чушь! Полнейшая чушь! Так говорил бвана Бёртон всякий раз, когда его злили слова другого человека. Эти варвары, говорил он, чем меньшим они владеют, тем сильнее боятся, что кто-то хочет отобрать у них это немногое. Они напоминают мне тех исхудавших мужчин в Сомалии, которые умирали с голоду на наших глазах, и все же им хватало силы, чтобы громким голосом подозревать нас, что мы якобы пришли разведать богатства их страны. Какое там богатство? Не знаю, почему, но при этой теме бвана Бёртон впадал в ярость. Как вы не понимаете, кричал он на меня, словно я был источником всего недоверия, какой гигантской жертвой будет для нас решение поселиться в вашей стране, и каким это будет чудесным благословением для вас. Это не моя страна, сказал я ему, и я не могу перевести вам страхи этих людей. Но в сегодняшний день, братья мои, я еще больше сомневаюсь в словах бваны Бёртона, его слова изобличили флаги, которые вазунгу поднимают сегодня здесь, в Занзибаре. Потому что эти вазунгу, как я их знаю, уж точно не собираются жертвовать собой ради нас.

— И все-таки они пришли и вроде как хотят тут остаться.

— Вопрос в том, хотят ли они отобрать у бедняков то немногое, что у них есть, или эти бедняки не такие и бедные, как кажется?

— Второе, баба Адам, конечно, второе. Не без основания бвана Бёртон несколько раз повторял мне: эта земля может стать богатой, ты даже и не веришь, насколько богатой она может стать. Вспомнив о богатстве Бомбея и о богатстве Занзибара, я посмотрел на землю, на потрескавшуюся пашню, и не поверил ему. Должно быть, я ошибся.

Они пробились сквозь степи, тропики, пустыни и бесполезную страну, после этого Казех, маленький, пыльный и сухой Казех предстает оазисом, городом мира. После 1000 миль, 134 дней пути. Они входят в городок, словно за все путешествие не пережили ни единого унижения, ни единой травмы. Ранним утром белуджи вынули из своих мешков элегантную одежду, предусмотренную как раз для таких торжественных поводов, и преобразившись, повели караван, гордо выступающий у всех на виду — развеваются знамена, поют рога и мушкеты, салютуют снова и снова, хоть до глухоты. Местные жители, вышедшие на дорогу все, вплоть до самого древнего старика, принимают вызов и отвечают на бушевание каравана, на крик — криком, на шум — шумом, на свист — свистом. Их приветствует вся деревня, и все же Бёртон не может различить того, кто должен руководить церемонией приветствия. Вдруг он замечает трех арабов в белых ниспадающих одеждах. Они выходят вперед и тепло приветствуют Бёртона на своем родном языке, поскольку Омани Кхалфан бин Кхамис уже раньше появился в Казехе и подробно рассказал о чужаке, бегло и в совершенстве говорящем по-арабски. Они наслаждаются редким удовольствием, используя все мыслимые формулы приветствия. Они просят его, если он будет столь любезен, последовать за ними, и по их целеустремленности, по тому, как эти трое выстраиваются в ряд, не обменявшись ни словом, Бёртон догадывается, что заранее решен вопрос о том, кто его будет принимать. Бёртон осекается. Он что-то забыл. Развернувшись, он замечает Спика, шагах в десяти позади него, с холодным и гладким лицом. Бёртон спешит к нему, извиняется. «Я должен наладить с ними контакты, — объясняет он, — это важно для нас». «Иди-иди, — говорит Спик с наигранным пониманием, — раз это так важно. Я пока присмотрю за порядком в лагере».