Шекспир - Александр Аникст

Споры в таверне «Сирена»

Неподалеку от собора Святого Павла на Брэд-стрит (Хлебная улица) помещалась таверна. Вывеской ей служило изображение девицы с распущенными волосами и рыбьим хвостом. Англичане называли таверну «The Mermaid». По-русски это переводится по-разному: «Сирена», «Морская дева» и, наконец, «Русалка». Если бы первые два названия не были уже у нас широко известны, я выбрал бы третье, а из известных отдаю предпочтение первому зз его краткость.

Хозяином «Сирены» был тезка Шекспира Уильям Джонсон. Шекспир с годами завязал с ним крепкие деловые отношения настолько, что Джонсон принял участие в одной коллективной сделке, к которой были причастны Шекспир и Джон Хеминг. Дело заключалось в покупке дома в Лондоне и получении заклада под него. Еще и сейчас в Британском музее можно видеть составленный нотариусом документ, к которому прикреплены их подписи.

Но таверна «Сирена» интересна не этим.

Расположенная в центральной части Лондона, она стала излюбленным местом сборищ. Мы уже упоминали, что в ней была лондонская явка участников порохового заговора. Еще до этого в нее часто заходили актеры и люди, причастные к литературе. Сюда жаловал сам Уолтер Рали. Он создал в таверне своего рода клуб, собиравшийся в первую пятницу каждого месяца. Беда, однако, была в том, что пятница была объявлена постным днем. Но литературно-театральный кружок, собиравшийся под вывеской с изображением русалки, не удовлетворялся рыбной пищей. Оказавшись перед выбором — потерять выгодных и приятных клиентов или платить штраф, — Уильям Джонсон предпочел второе, тем более что щедрость его гостей позволяла возместить и этот дополнительный расход.

Кто же входил в состав этого кружка мясоедов по постным дням? Учредителем ежемесячных сборищ был, как сказано, Уолтер Рали. Он приходил сюда не для того, чтобы рассказывать о морских подвигах и битвах на суше или о придворной жизни, в чем он был весьма осведомлен, а для разговоров о поэзии, которой он отдал дань, написав немало стихотворений разного рода. Но он бывал здесь до того, как воцарился Джеймз, который упрятал его в Тауэр и обрек этого общительного человека на одиночество.

По старшинству следующим надо назвать Майкла Дрейтона, который был на год старше своего земляка Шекспира. Оба происходили из графства Уорикшайр. Поэт и драматург, он много лет работал бок о бок с Шекспиром, и найдено много свидетельств их литературной близости: в знак внимания к творчеству собрата то один, то другой заимствовал что-нибудь из произведений своего земляка или откликался на его сочинения намеком. Дрейтон частенько заезжал в Стратфорд, и это укрепило его дружбу с Шекспиром.

Нет необходимости давать характеристику следующему члену клуба драматургу Уильяму Шекспиру. Читатель уже хорошо знаком с ним.

На три года моложе его был Томас Кемпион, замечательный представитель универсализма, свойственного людям эпохи Возрождения. Поэт, музыкант, юрист и медик, он обладал оригинальными идеями в каждой из этих областей. Он отстаивал необходимость ввести в английскую поэзию формы античного стихосложения. Как музыкант он написал учебник контрапункта. Не касаясь его юридических и медицинских познаний, скажем, что при всей его учености он писал подчас изящные стихи и к ним не менее изящную музыку. Завсегдатаи кружка, наверное, не раз слушали, как он исполнял их, аккомпанируя себе.

Приходил в «Сирену» сын богатого купца Джон Донн (1572–1631). Он писал стихи, и Бен Джонсон считал, что «Джон Донн в некоторых отношениях лучший поэт в мире». При жизни он, однако, не стяжал славы. Немного больше известности выпало ему, когда он в 1615 году вступил в духовное звание и, став настоятелем собора Святого Павла, читал проповеди, которые сбегался слушать весь Лондон. Только в XX веке получил этот необыкновенный человек широкое признание. Теперь очевидно, что после Спенсера и Шекспира, не говоря уже об остальных, он открыл новый этап в истории английской поэзии, возглавив так называемую «метафизическую школу» поэтов. В XX веке широкую известность приобрели слова из проповеди Донна, свидетельствующие о том, что и в рясе священника он сохранил гуманистические взгляды, которые объединяли его с членами кружка, собиравшегося в «Сирене»: «Ни один человек не является островом, отделенным от других. Каждый — как бы часть, континента, часть материка; если море смывает кусок прибрежного камня, вся Европа становится от этого меньше… Смерть каждого человека — потеря для меня, потому что я связан со всем человечеством. Поэтому никогда не посылай узнавать, по ком звонит колокол; он звонит по тебе».

Эти слова Хемингуэй избрал эпиграфом для романа «По ком звонит колокол».

На год моложе Донна был Бен Джонсон. Уже в первое десятилетие XVII века он завоевал в литературно-театральном мире место литературного диктатора. Он был ученее большинства поэтов и, безусловно, воинственнее всех их. Он заставлял слушать себя. И не только слушать, но иногда даже слушаться. У него уже были свои приверженцы.

Одним из них, как сказано, был Франсис Бомонт. Он и Флетчер были самыми молодыми членами кружка. Они заняли в нем свое место по праву таланта.

Моложе Флетчера и старше Бомонта был Томас Кориэт. Ему довелось больше путешествовать, чем всем остальным, за исключением Уолтера Рали, конечно. Можно себе представить, с каким недоверием слушали в «Сирене» его рассказ о том, что в Венеции он однажды увидел то, чего не видели не бывавшие там ни разу Шекспир, Джонсон и Бомонт, — женщину, играющую на сцене. Мало того, «играющую с не меньшим изяществом, чем лучшие актеры мужчины, каких я видел»! Кориэт славился остроумием. Он назвал кружок, собиравшийся в таверне, «достопочтенным братством русалочьих джентльменов, собирающихся под вывеской „Сирены“».

Можно не сомневаться в том, что на этих сборищах Бен Джонсон был, что называется, заводилой. Он лучше других мог понять педантическую теорию стихосложения Кемпиона, и он же был лучше всего вооружен для споров с ним. Прослушав новые стихи Джона Донна, он бранил его за другую крайность. Донн писал такие стихи, которые часто не укладывались ни в какую из систем стихосложения, известных эрудитам Джонсону и Кемпиону. Тогда Бен кричал: «За несоблюдение размера Донна надо повесить!»

Апеллируя к медицинским познаниям Кемпиона, Джонсон развивал свою теорию гуморов (юморов) — физиологического предрасположения людей определенного типа к разным причудам и странностям. Ему внимал молодой Бомонт, один из первых приверженцев этой теории комического в драме.

А Шекспир? Неужели Бен оставлял его в покое только потому, что тот был старше и пользовался всеобщим признанием как драматург? Надо знать Бена, и тогда станет ясно, что это как раз и возбуждало его желание ниспровергнуть утвердившийся авторитет, чтобы на его место поставить свой! Да и Шекспир, наверное, не сдавался.