Смысловая вертикаль жизни. Книга интервью о российской политике и культуре 1990–2000-х - Борис Владимирович Дубин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А вместе с ним — и четырех лет его правления?
Мое экспертное мнение, что эти четыре года проиграны Россией вчистую. Никаких подвижек не произошло, население по-прежнему говорит, что власть не может справиться с коррупцией, поддержать социальную справедливость в распределении доходов, снизить рост цен и общей стоимости жизни, остановить регресс в самых разных сферах жизни — от ЖКХ до здравоохранения. Потерять четыре года, имея все экономические предпосылки для развития — благодаря хорошей конъюнктуре цен на энергоносители, — это, конечно, проигрыш. И скорее всего, в ближайшей памяти населения, до того, как хочешь не хочешь произойдут какие-то серьезные изменения, провал этих четырех лет будет связываться с именем Медведева, а не Путина. Возможно, в этом и был смысл его президентства — оттянуть на себя все негативные эмоции.
Однако именно при Медведеве случилась «снежная революция». Быть может, эта четырехлетняя пауза дала обществу время, чтобы осознать себя?
Даже если и так, это вряд ли входило в планы власти. Рокировка попала в первую пятерку причин, которые вывели людей на площади. То есть оказалось, что в России есть люди, которые не только считают альтернативу возможной, но и не боятся ее, не боятся политической конкуренции. Это новость, потому что неудовлетворенность «верхами» у нас была всегда, но сколько бы социальные группы ни бурчали на власть, они все равно искали повода к ней прислониться. А здесь налицо другая стратегия успеха. Появление людей новой стратегии едва ли заслуга власти, пусть даже рассуждающей о модернизации. Конечно, наши правящие круги в какой-то момент уловили или уж кто-то им подсказал, что нужно искать подходы к молодежи. Уже на втором сроке Путина стало ясно, что опираться на то, что власть так долго создавала — весь первый срок и большую часть второго, — то есть на пассивное, адаптирующее большинство, неперспективно с точки зрения стратегического развития. Это большинство сыграло свою роль: обеспечило приход к власти, удобное рассаживание и начало распилов. Оно просило только одного — чтобы не было хуже. Но время шло, и все чаще стали появляться новые люди, которым хотелось не просто стабильности, но улучшений. За ними чувствовался потенциал, а значит, будущее. Поэтому власть — в полном соответствии со своим представлением о политике как о некоей спецоперации — стала разрабатывать ответные меры по приручению этой категории граждан. Вероятно, тогда и возникла идея создавать молодежные объединения, тогда же стал разрабатываться образ будущего президента как человека с айфоном и включенного в сеть. То есть правящие круги решили оказать инновационным слоям в обществе определенные знаки внимания. Однако это был не истинный интерес, а именно знаки внимания в терминологии «Золушки» Шварца: кто-то получил шесть знаков королевского внимания, кто-то восемь. Они мало что значили. Но даже эта иллюзорная значимость работала на имидж Медведева, поэтому, возможно, и потребовалась такая резкая, грубая рокировка: чтобы отвязать от уходящего президента все надежды на модернизацию.
С другой стороны, не выпустили ли «знаки внимания» джинна из бутылки? Инновационные слои услышали, что к ним обращаются, поняли, что они значимы для власти, и — соответственно — почувствовали себя силой? Не в этом ли заслуга Медведева?
В какой-то мере, возможно. Однако нужно четко разделять ощущение своей полезности власти с ощущением, что ты можешь на что-то повлиять. Второе Медведев едва ли специально культивировал. Плюс к этому нужно добавить ощущение общей несправедливости, царящей в стране, — оно тоже возникло независимо от риторики президента. Чрезвычайно важно, что в декабре люди впервые почувствовали, что они могут и должны что-то менять в своей жизни, и будет очень жалко, если они это чувство потеряют. Потому что в России до сих пор наблюдалась грустная картина: до трех четвертей населения — взрослых, имеющих и образование, и профессию людей — признавались, что они не управляют своей жизнью. Они отдельно — жизнь отдельно. И эта ситуация не рассматривалась ими как нечто патологическое, это было обычное положение вещей, никто не надеялся выпрыгнуть из колеи. Наше население не избаловано ощущением успеха: когда началась чеченская война, которую народ в массе своей не принимал, никто не вышел на улицы, когда настала череда финансовых потрясений, которая очень многих затронула, митингов практически не было. Это удивительное поведение. И вот сейчас, кажется, приходит пора других отношений с властью. Однако власть, как мы видим, к этим отношениям не готова, потому что они подразумевают партнерство — нечто, абсолютно для нее неприемлемое. Вспомним, например, почему разгорелся скандал вокруг визита Медведева на журфак. Студенты не собирались устраивать провокаций: если бы президент согласился поговорить с ними нормально, если бы пришел как нормальный человек, он получил бы, вероятней всего, столь же нормальный, заинтересованный отклик. Но власть, а тем более ее обслуга, не умеет нормально общаться, она не способна на то доверительное отношение, которое присуще инновационному слою. Старшие поколения еще понимают ее риторику — для них власть на то и власть, чтобы командовать, а люди новой формации ее органически не терпят.
В боевом тоне Медведева, которым он раздавал приказы чиновникам с экранов телевизоров, всегда чувствовалось что-то, не соответствующее самому понятию модернизации. Был ли у президента шанс изменить стилистику власти?
Каждый новый лидер пытается стилистически отличиться от своего предшественника. Поэтому Путин говорил иначе, чем Ельцин, а Медведев — иначе, чем Путин. Но эти изменения затрагивают только то, что можно назвать малым стилем, некоторые обороты речи, а основной язык остается неизменным. Проблема в том, что политический язык — как и любой другой язык — заимствовать нельзя, можно перенять отдельные элементы, но система останется своей. Поэтому Медведев
