Фрунзе - Владимир Архангельский

Буржуазия, очнувшаяся после патриотического угара, поняла, что немцев шапками не закидаешь и никакой Кузьма Крючков — лихой казак донской, который на плакатах поддевал кучу пруссаков на пику, — делу не поможет. И явно разочаровалась в царе: он не принес победы в войне и не подавил революционного движения. Да и все прогнило в придворных романовских кругах: там делали погоду всякие темные дельцы, проходимцы, аферисты, ясновидящие, чудотворцы и гадалки. Смрад шел по всей Руси от проделок Гришки Распутина и его дружков — скользких мастеров скандальных афер и спекуляций.

На вокзале и на проспектах — серые солдатские шинели, казарменный дух карболки и хлора. В рабочих районах, у каждой продуктовой лавки — длинные очереди женщин, стариков и ребятишек.

Михаил отправился в свой район — к выборжцам, на Сердобольскую улицу, где находилось Русское бюро ЦК большевиков.

Сказал пароль, переступил порог… и, как в детективном романе, где все далеко от истины, хоть и похоже на нее, попал в объятия к Дмитрию Александровичу Павлову. Это был тот самый Митя с русыми усами и сормовским говором, который хорошо сказал ему двенадцать лет назад на Николаевском вокзале в Москве: «Пробивай, Миша, свою стежку к Ленину!..»

Все эти годы Павлов продержался в Питере, состоял в подпольных районных комитетах то на Васильевском острове, то на Выборгской стороне. Пять раз вышибали его с заводов, года два он ходил опальным в черных списках. Недавно устроился модельщиком на завод «Новый Лесснер». Квартира его жены была базой Русского бюро ЦК.

— Людишки ушли на фронт, капиталистам зарез, вот и пригодились мои руки, — сказал он. — Читал о тебе у Короленко в газете «Слово». Вырвался? Вот хорошо: зашевелились мы крепко, и такому человеку, как ты, цены нет.

— Хочу в армию, Митя! Раскачать ее — значит сделать верный шаг к победе!

— Не спорю! Но ведь тебя жалко: поймают — наверняка повесят!

— Я уже все пережил, и страха во мне нет.

— Тогда я тебе дам записку к Николаю Подвойскому. Найдешь его в больничной кассе Путиловского завода. Чуть бы раньше, устроились бы здесь на месте, да Андрей Андреев выехал в Финляндию, а Михаил Калинин попал в тюрьму…

От Подвойского Фрунзе узнал об очередном погроме в своем любимом Иваново-Вознесенске. Ивановцы полгода назад начали всеобщую политическую забастовку. Жандармы в ночь на 10 августа 1915 года арестовали девятнадцать активистов и руководителей большевистского комитета. Двадцать пять тысяч рабочих вышло на улицы. А вечером часть демонстрантов направилась к тюрьме, чтобы освободить арестованных. Карателями убито сто человек и сорок ранено. Погиб организатор стачки Е. С. Зиновьев.

— Вы меня убили этим известием, Николай Ильич! Я уже думаю: не поехать ли в Иваново?

— Сейчас важнее быть в действующей армии. Да там вы и легче затеряетесь в густой солдатской массе. А в Иванове вам не продержаться и двух недель. И ЦК оторвет мне голову, если я вас отправлю на… эшафот. Москве я дам знать, и вас направят в какую-нибудь «благотворительную» организацию Западного фронта…

В институт ехать не было смысла: все однокашники давно разлетелись по стране. И Фрунзе решил повидаться с семьей Михайловых: она была дружна в Пишпеке с Маврой Ефимовной, а перед самой войной перебралась в Питер.

В семье был траур: Миша Михайлов, приятель детских игр Фрунзе, на диво похожий на него — фигурой, круглым лицом и даже ежиком, — пропал на фронте без вести.

Фрунзе мог бы отлично устроиться в армии по паспорту Михаила Александровича Михайлова. Но у него хватило такта не сказать об этом убитым горем родителям своего погибшего приятеля.

Но в Москве он сказал об этом Павлу Батурину, тот — подпольщице Анне Андреевне Додоновой. И у них созрел план: срочно изготовить подложный паспорт на имя М. А. Михайлова и оформить его в канцелярии градоначальника. А сестру Додоновой Марию — студентку Высших женских курсов — направить в Петроград к Михайловым, уговорить их передать Фрунзе документы сына и получить их в переселенческом управлении, за которым числился погибший.

А пока все это шло — туго, со скрипом, Анна Андреевна приняла меры, чтобы направить Михайлова на фронт. Помогла ей бывшая сокурсница М. В. Малянтович. Она работала в Земсоюзе и пользовалась доверием градоначальника.

«Поручение Мария Андреевна выполнила уже после того, как Михаил Васильевич был отправлен на фронт с подложным паспортом на имя М. А. Михайлова, полученным через П. С. Батурина. Недели через две ему были высланы подлинные документы. Так Михаил Васильевич Фрунзе стал официально М. А. Михайловым», — вспоминала А. А. Додонова.

Фрунзе попросил Анну Андреевну написать в Читу товарищам о его гибели на фронте и этим замести следы и провести полицию.

Письмо оказало действие: как только поползли по Чите слухи, что Василенко погиб, и жандармы перестали ходить по пятам Софьи Алексеевны, она тотчас же уехала на фронт к жениху.

— Теперь можешь звать меня Мишей. Только не перепутай отчество и фамилию! — сказал он невесте, встретив ее под Минском, в местечке Ивенец.

И повидался он перед отъездом из Москвы с сестрой Клавой. Она была в разлуке с ним двенадцать лет, и показался он ей взрослым не по годам, уже с сединой на висках и с какой-то беспокоящей настороженностью в глазах.

Но это впечатление вскоре рассеялось: Миша был таким же озорным и веселым, как и прежде.

Шел день 18 апреля — уже без снега, с первой робкой зеленью на ивах. И солнышко грело по-весеннему, и люди справляли пасху, веселясь кто как может.

Для Михаила это был Первомай. И он утащил Клаву на народное гулянье в Сокольники. Шутил и дурачился: исподтишка выпускал бумажный «тещин язык», и Клава пугалась; заломив кепку и весело насвистывая, летел в люльке карусели и рассказывал забавные истории, словно бы и смешные, но Клаву прохватывал озноб: она хорошо понимала, чего стоило брату это смешное, которое он пережил как трагедию.

Потом они уединились на дальней скамье, и Клава стала расспрашивать: собирается ли он в Пишпек, где мама проплакала о нем глаза, и будет ли он кончать институт?

— Нет, Клава: снова я обману ожидания мамы и девочек. Я еду на фронт: там сейчас самые главные дела у партии.

— Но ведь страшно за тебя, Миша! Поймают — пощады не жди!

— Святая ты простота, Клавдюша! У революционера нет безопасных путей!.. Жив и буду жить! И пойдем на круг, вальс — моя стихия!..

В окопах и в госпиталях Западного фронта было тесно, в них лежало и сидело полтора миллиона солдат.

Действующую армию подпирали сотни тысяч людей из полевых баз, интендантства, ремонтных мастерских, дивизионных летучек, из железнодорожных отрядов, Земского союза и Красного Креста.