Черный пролетарий (СИ) - Юрий Гаврюченков

Другие полицейские были не столь щепетильны как раскованный колодочник из пандоринской бригады. Они вламывались в квартирки мастеровых, переворачивали всё вверх дном, пугая и пробуждая ненависть к власти даже у самых лояльных. Кое-где обнаруживали запретное и арестовывали кормильцев, встречая открытое сопротивление склонных к простым решениям пролетариев и их скорых на расправу баб. Воодушевлённые погромом Шанхая, злобы они не сдерживали.

Пролилась кровь.

Совсем не так действовала личная бригада начальника сыска.

— Кто хозяин этого привоза? — старший опер кивнул на диван, куда сложили найденное оружие.

— Я, Дормидонт Малой, — пробасил грузный авторитет, упирающийся в стену поднятыми руками.

Блатарей и марух растасовали по малине кого где почикали. Иных мордой в пол, иных лицом к стене, кто полуодет, кто в чём мать родила. Урки молча терпели. Жизнерадостный полицейский кобель с клыками в палец вразумлял самых строптивых одним своим видом.

— А-а, мистер Малой, — обрадовался как старому знакомому опер. — Подойди, дружище, объявись.

Блатарь осторожно отделился от стеночки. Приблизился, развязно сунув руки в брюки, поскольку за каждым его движением теперь следили кореша.

— Я всё завёз и спрятал.

— Хе-хе, Гликерья Парамонова, — глумливо обратился опер к хозяйке квартиры, потасканной бабёшке лет тридцати пяти. — Вот ты и влипла. За соучастие пойдёшь. Ты обвиняешься в пособничестве, укрывательстве и незаконном хранении огнестрельного оружия.

— Это мои волыны, — не растерялась Гликерья. — Малой про них не ведал. Взял на себя, чтобы меня отмазать. Он тут вообще не при делах.

— Тяние, тяните одеяло на себя, — старший опер похлопал по карманам тужурки, вынул портсигар, закурил. — Мне однохренственно, кто из вас паровозиком пойдёт, кто пристяжным.

— Мели-мели, рот твой ссученный, — выбранилась Гликерья. — Гнида ты продажная, ванька-каин. Продал братву за рубль тридцать.

Старший опер только весело оскалился.

— Бери тёплые вещи, мистер Малой. Сейчас в тюрьму поедем.

— В Доме Люди, — вор не тяготился арестом, а воспринимал заключение как переезд из суетного места жительства в спокойное. — Не ссы, Глашка, я тебя отмажу.

Они двинулись в прихожую. Дормидонт, снял с гвоздя куртень, старший опер обшмонал её, отмёл кастет, а курево и спички оставил.

— Давай ты про Глашку забудешь, а я тебе гнездо вампира сдам? — тихо и не шевеля губами предложил блатарь.

— Договор, — так же незаметно согласился опер.

— Велимир Симеонович разговаривают-с, — почтительно понизив голос, сообщил секретарь. — Вы можете обождать в Музее Даров.

Провожаемый смотрителем комнатного имущества, Щавель прошёл в Зал Подношений, где хранились предметы, преподнесённые губернаторам Великого Мурома в разное время разными лицами.

Зал ожидания для VIP представлял собой уставленную мягкими креслами и златоткаными диванами экспозицию подношений губернаторам Великой Руси. Чего здесь только не было! Хиросима мастера Нагасаки, заморский дефицит, пепел Клааса, говорящая фукуяма в клетке, шкатулка Лемаршана, шар Свиборга, кристаллы криптонита, элериум-115, красная ртуть, бозон Хиггса в колбе с притёртой пробкой, залитой сургучом, чтобы бозон не сбежал. Здесь было на что попялить глаза важным людям и скрасить томительное ожидание купцам Первой гильдии, гоня мучительные опасения, что генерал-губернатор сейчас договаривается с конкурентом.

Влекомый наитием, лесной боярин приблизился к свисающей из-под потолка на цепи здоровенной клетке. В ней сидела настоящая живая фукуяма, уцепившись лапками за жёрдочку. Глядела умными чёрными глазами, молчала, сиротливо нахохлившись. То ли зябла в русском климате, то ли притворялась, чтобы посетители разжалобились и задали ей корму. Возле клетки стояла чёрная мраморная тумба, а на ней большая банка с водой. В банке плавали рослые пиявки, дабы посетитель мог покормить зверушку. В зале-музее было всё подготовлено, чтобы ожидающий аудиенции VIP не портил нервы.

Щавель ловко выудил пиявку и кинул фукуяме с целью завязать разговор.

— Здравствуй, вещее существо, — бесстрастрастно молвил он.

— Здравствуй, господин воин.

У фукуямы был хлюпающий, приквакивающий голос. Щавель понимал язык зверей, но фукуяма говорила по-человечески, столь удивительная была животина!

— Скажи, чего ожидать по дороге к Железной Орде и в столице ея Белорецке?

— Проверок на дорогах. По пути в Орду встретится всякое. Старый друг может оказаться вдруг не друг и не враг, а так… — подельник и собутыльник. Берегись адских демонов и диких зверей. Помни, на переправе гребцов не меняют и Харон обратно не перевозит. В Белорецке тебе встретится торжество деспотии народной демократии. Сама Железная Орда представляет собой сплав промышленности и дисциплины труда, потому что название её происходит от слова «орднунг». Технофашизм основан на труде невольников и жизнеобеспечивающих высоких технологиях. Это общество сейчас строится в Железной Орде, тогда как в Швеции сохранилась конституционная монархия допиндецового уклада, а на Святой Руси сложился искони свойственный ей феодализм с князем во главе и подчинёнными его воинской силе мелкими суверенными правителями разной степени самостоятельности, включая Поганую Русь, глубоко забираться в которую новгородцы боятся, и Великую Русь, ради собственного спокойствия дотирующую новгородского князя, что его подданные гордо называют выплатой дани.

«Подлая, злая мразь», — с ледяным презрением посмотрел на фукуяму Щавель, кидая ей новую пиявку.

— Почему так? — спросил он.

— Потому что нет необходимости, чтобы развитая промышленность порождала какую-либо форму свободы, а неразвитая тем более, — объяснила тварь. — История мира закончилась после создания высшей формы правления — либеральной демократии. Когда режимы либеральных демократий установились во всех ведущих странах мира, случился Большой Пиндец. Либертарианство оказалось погибельной ветвью социокультурной эволюции человечества. Это было доказано на практике. После всеочистительного Пиндеца мир получил возможность развиваться в других направлениях, и рабовладельческий капитализм с индустриализацией, эволюционирующий в технофашизм, может оказаться куда более естественным для природы человека и перспективным для развития общества, чем царство абсолютной свободы. Впрочем, условной, ибо в леволиберальном обществе в рабство не покупали, а брали в аренду. Оттого рабство не считалось рабством, поскольку было лишено основополагающего признака — невольничества, хотя сохраняло все остальные качества, такие как ограничение волеизъявления, изнурительный труд и преждевременное старение. Человечество сходило налево и кончило Пиндецом. Теперь оно избрало правый путь, с чётким разделением на классы господ, готовых рисковать своей жизнью во имя чести, и подчинённых классов, отдающих честь перед угрозой смерти.

«Это животное, — Щавель чувствовал, что попадает под колдовское влияние фукуямы и начинает думать как она. — Эрудированное, вещее, однако животное. Она говорит, что чует, и не разбирается, о чём витийствует. В этом фукуяма схожа с креаклами. Только креаклы являются людьми и по природе происхождения за ними предполагается способность мыслить. Люди смотрят на вещих креаклов и по наивности считают, что креативный класс мудр и верно судит о полезности декларируемого выбора. И хотя животное-фукуяма и человек-креакл не относятся к одной породе, бесполезность объединяет их под крылом пустопорожней философии. Породит же Земля чудных!»

— Авторитарные государства с развитой формой рабовладельческой индустрии способны давать темпы экономического роста, недостижимые для общества равноправия и свобод. В настоящий момент идеальным для мироустройства оказалось классовое общество, иерархически разделённое на правящую страту, состоящую из класса политиков, класса военных и класса духовенства, шаманов и колдунов, а также на подчинённую страту из креативного класса, примиряющего народ с властью, торгового класса, рабочего класса и бесправного класса говорящего имущества. При этом разделение остаётся весьма условным, поскольку сохраняются социальные лифты, позволяющие рабам ключнику или секретарю обладать большей властью, чем свободный офицер или купец. И только представители креативного класса занимают устойчивое место прокладки, в равной степени презираемое как правящей, так и подчинённой стратой, лишённые возможности подниматься по социальной лестнице, но допускаемые к обращению в рабство и отправке на тяжёлые физические работы.

— Сильные не будут договариваться со слабыми, как бы слабым ни хотелось ложно понятой ими справедливости. Сильные всегда будут помыкать слабейшими себя, и будут презренны кроткие, ибо они наследуют угнетение. В этом и есть справедливость нашего мира, — Щавель поймал себя на мысли, что дискутирует с животным, пусть и говорящим, но стоящим на уровне развития ниже креативного раба.