Черное платье на десерт - Анна Данилова

Елена Пунш. В цирке на Цветном бульваре я нашел старую афишу, чуть ли не двадцатилетней давности, где изображена красивая девушка с голубями на плечах и руках – вылитая наша Пунш, а под фотографией надпись „Международный цирк лилипутов“ и крупными буквами „Елена Пунш и ее ручной зоопарк“. Так что я был прав – это цирковое имя. Но никто в цирке ничего не мог рассказать о Елене Пунш, прошло слишком много времени. Советую вам тоже поработать в „цирковом“ направлении.

Звонил Виталию Скворцову в Туапсе, он просил передать, что Юрий Лебедев вчера ночью вылетел из Адлера в С.

Паша Баженов нашел свидетелей, которые утверждают, что пять лет назад, в тот самый период, когда на побережье орудовала банда грабителей и убийц, здесь же гастролировала и труппа лилипутов. Жду ответа электронной почтой. Левин М.».

Я спрятала письмо, вернулась к Мише в машину и по дороге к Ивану пыталась вспомнить, где же и я могла видеть эту же самую афишу: молодая девушка с голубями… Почему-то эта картинка ассоциировалась у меня с запахом подгоревшего молока, сдобы и… подвалом, на полках которого поблескивали банки с вареньем. Ассоциации. Не голова, а архив с колоссальным количеством кинопленок, которые крутят выцветшие картинки прошлого – хронику твоей жизни. Очень странные ощущения.

Письмо Левина не произвело на меня никакого впечатления. Я надеялась, что оно прольет свет на историю с кейсом, поскольку теперь главным действующим лицом в этом деле была я, и кому, как не мне, нынешней обладательнице этих деньжищ, приходилось заботиться о том, чтобы у меня их не отобрали? Но Левина заботила лишь Пунш, он, как, впрочем, и все вокруг, даже представить себе не мог, что охотится за призраком, за мертвой и дурно пахнущей, полуразложившейся женщиной, неизвестно как и от чего умершей…

Теперь, когда я слышала имя Пунш, меня начинало подташнивать, потому что перед глазами сразу же возникало ее странное, слегка припухшее, наштукатуренное лицо с зефирно-розовыми матовыми щеками, под которыми застыла желейная маска того, что раньше было кровью…

Возможно, когда-нибудь я и смогу рассказать Изольде всю правду… Но только не сейчас, не сейчас…

Мы проезжали город, и я с сожалением смотрела на мелькающие мимо меня витрины магазинов, где я не была, как мне казалось, уже тысячу лет, окна каких-то кафешек, афиши театров… Я спрашивала себя, с какой стати я отказалась от всего цивильного мира, от радости и удовольствия городской праздной суеты и, главное, РАДИ КОГО?! Ради моей непутевой тетки, которая по уши вляпалась в грязь, и теперь мы всем миром обязаны ее спасать? Почему я должна, как вор, встречаться в заросшем и грязном парке с каким-то недоноском опером, влюбленным в меня Чашиным, если я могу себе позволить каждую ночь проводить в постели с мужчинами моего круга, завсегдатаями «Ротонды», веселыми и лишенными комплексов… А ведь это именно моя тетка доставила мне столько страданий, с опозданием в двадцать лет пустив к себе в постель мужчину, причем МОЕГО мужчину!

Если честно, мне не хотелось возвращаться в этот полузековский мрачный дом какого-то там Ивана, лицо которого мне нравилось еще меньше, чем Пунш. Он тоже чем-то напоминал мертвеца. Но поскольку я уже согласилась играть определенную роль в этом дурацком деле, то мне ничего не оставалось, как вернуться и отдать им послание Левина. Кто знает, возможно, эта информация поможет Екатерине Ивановне вернуть Изольде ее доброе имя.

Как мне не хватало мамы!

– Послушай, Миша, ты не мог бы подбросить меня домой, а? Мне нужно взять там кое-что из одежды, – попросила я, чувствуя, как от слова «домой» мне становится чуточку радостней на душе, словно меня там действительно могла встретить мама.

– Вообще-то я должен отвезти тебя назад, – нерешительно произнес бритоголовый, похожий на раскормленное животное Миша.

– Будешь много говорить, я скажу, что ты приставал ко мне, – пригрозила я, понимая, что моим словам Изольда, да и Смоленская поверят быстрее, чем этому примитивному гоблину.

– Куда везти? – буркнул он.

И я назвала свой адрес. Я тогда и сама не знала, зачем я это сделала. Возможно, мною руководило чувство, которое принято называть интуицией? Во всяком случае, я не удивилась, когда, поднявшись к себе, увидела торчащую из замочной скважины записку. Во-первых, это означало, что за моей квартирой уже не следят, а если и следят, то из рук вон плохо, иначе бы того, кто оставил мне послание, уже схватили, а записку забрали; во-вторых, кто-то хотел передать мне какую-то информацию, и, должно быть, я почувствовала это, если, рискуя быть пойманной, заявилась сюда; в-третьих, мне просто хотелось побыть немного дома, хотя бы несколько минут…

Записка была оставлена утром, в восемь часов. Размашистый мужской почерк. Отрывистые фразы. «Валентина! Я приехал, тебя не застал, Изольду – тоже. Куда вы все делись? Если увидишь эту записку, позвони адвокату Галицкому, он мне все передаст. Варнава».

Еще месяц назад я отдала бы пятьдесят лет своей жизни за такую записку, и хотя она была практически нейтральной, чуть ли не бесполой, поскольку в ней не было и слова о любви или нежности, не говоря уже об элементарной заботе, я бы рыдала над ней, чувствуя, как бьется где-то между строчками горячее сердце любвеобильного Варнавы. Но теперь, когда я пресытилась его легкомысленной и эгоистичной любовью, у меня лишь кольнуло где-то под левой грудью, словно отголоском вчерашней сердечной боли…

И вдруг что-то во мне перевернулось, душа взбунтовалась и запросилась наружу! Во мне, очевидно, заговорили гены моей взбалмошной мамаши. Слетев вниз и передав Мише письмо Левина и записку Варнавы, я сказала ему, что у меня появилось какое-то срочное дело, что мне необходимо побыть немного дома и чтобы он, передав эти послания, возвращался поскорее сюда за мной. Миша смотрел на меня со страхом, очевидно, не в силах забыть о недавней угрозе, и, глядя на его круглое и розовое лицо, мне захотелось рассмеяться.

– Так я вернусь за тобой через час? – переспросил он на всякий случай, в то время как в его бритой голове, словно в трансформаторе, гудели от перенапряжения две глобальные мысли: уезжать или не уезжать. И пока шла эта тяжкая умственная работа, я снова скрылась в подъезде. В конечном счете первая мысль взяла верх – я услышала, как заурчал мотор и машина тронулась с места…

Думала ли я в это время об Изольде? Ничуть. Какая ей, в сущности, разница, дома ли я или у Ивана? Ее душевное спокойствие, которое я посмела нарушить, и без того было призрачным, как все вокруг. И первым призраком ее сегодняшней жизни была, конечно же, Елена Пунш. Но Изольда ничего этого не знала, а раскрывать ей глаза на эту из ряда вон выходящую правду я не имела права. Даже если бы рассказ о посещении могилы Пунш в Адлере я подкрепила живой иллюстрацией – синим бархатным бантом с ее волос, который до сих пор лежал в моей сумочке, навряд ли это произвело бы на Изольду должное впечатление.

Потому я вернулась домой, заперлась, приняла душ, вытерлась любимым полотенцем, высушила феном волосы, выпила кофе, надела свое лучшее, «неформальное» платье с такой же чумовой курточкой, нацепила огромные немецкие деревянные сабо, напоминающие нормальному человеку пресс-папье, и вышла в таком виде из дома. Мне захотелось сделать что-то эдакое, сумасшедшее, совершить какую-то дикую выходку, чтобы разрядиться, прийти в себя после «отдыха» в Адлере, где на кладбище под мраморными плитами устроили себе лежбище чрезмерно активные покойницы с завидным цирковым стажем… И я поехала в «Ротонду». Но было очень рано, и бар был закрыт. Не понимая, что со мной происходит, я решила разыскать Варнаву, но на полпути в адвокатскую контору, где работал Галицкий, передумала и зашла в первое попавшееся кафе, чтобы немного перекусить и успокоиться. Мне казалось, что кто-то толкает меня в спину и пытается направить куда-то, но куда, я пока не понимала. Я много читала о паранормальных явлениях, в моей голове существовал достаточно объемный файл с информацией о потусторонних силах, влияющих на человеческую жизнь, и прочей, захватывающей дух чепухой, но никогда еще неподвластные моей воле силы с таким упорством не испытывали мое терпение, пытаясь куда-то направить мои мысли и тело! И я сдалась. Выпив в кафе немного коньяку и закусив лимоном, я вышла, и мои ноги сами привели меня к служебному входу в цирк. Да, слишком многое указывало на то, что Елену Пунш – виновницу всех наших бед и проблем, женщину, с именем которой было связано несколько громких преступлений и из-за которой я сама чуть не лишилась жизни, – надо было искать именно в цирке. И если Изольде не удалось вытрясти из Максимова максимум информации, которая могла бы помочь нам в расследовании, то теперь вместо нее это намеревалась проделать я.

Тетка в подробностях рассказала мне и о своей встрече с ненастоящими Розой и Катей, и о том, как напился в ее присутствии негодяй Максимов, словом, обо всем и даже о Юре, но она не спросила у Максимова самого главного – почему он так ненавидит Юру Лебедева и зачем ему было рассказывать, что тот хотел убить свою жену.