Катастрофа - Валентин Лавров

1

И. А. Бунин — И. С. Назарову.

Париж, 27 апреля 1920.

Дорогой Иван Степанович, в Софии мы прожили 18 дней в отеле, полном русских беженцев (Ноtel Соntinental), где живут Федоров и Нилус. Там грязь и тиф, мы жили в ужасе, а кончилось это тем, что нас вдребезги обокрали, — все вещи золотые и драгоценные и почти все деньги. Софийский университет избрал меня профессором. Кое-как, по нездоровью, — я ужасно ослабел, — и по делам пришлось уехать в Париж…

* * *

Путь Бунина в Париж лежал через Софию и Берлин.

В Софии его встретили радостно и гостеприимно. Тут же по приезде устроили веселую пирушку с чтением стихов, пением русских песен и бесконечными рассказами о своих беженских приключениях.

Бунин с удовольствием окунулся в беззаботную жизнь. Цель его путешествия — Париж был рядом, необходимые визы получены, и — главное — удалось в целости и сохранности провезти все драгоценности.

Единственным неудобством был отель «Континенталь» — грязный, заплеванный, кишевший подозрительными типами. Некоторые называли его даже «красным гнездом», намекая на то, что там находят себе приют большевистские агенты.

Носильщик, подошедший к Бунину еще в купе и взявшийся отнести чемоданы до извозчика, советовал ехать именно в «Континенталь». Извозчик, тоже, как и носильщик, оказавшийся русским, предложение это поддержал:

— Как нумера там самые способные, к тому же и знакомство у меня есть. Пособлю устроиться. Только, барин, добавьте на чай…

Барин на чай добавил, извозчик слово сдержал — супругов Буниных разместили в двух крошечных номерах, друг против друга через коридор.

— Жаль, что не вместе! — загрустила Вера Николаевна.

— Тебе люкс? — огрызнулся Иван Алексеевич. — Все гостиницы забиты, ты видишь, сколько несчастных в вестибюле на лавках валяются. А тут — два отдельных номера! Даже удивительно, что удалось так хорошо устроиться.

— Только давай у тебя в номере мою черную сумочку спрячем!

Бунин согласно кивнул головой:

— Правильно, целее будет! Положи на самое дно большого чемодана.

Так и сделали, предварительно изъяв оттуда массивное золотое кольцо с большим изумрудом.

Наличных денег почти не было, вот и приступили супруги…

— К разбазариванию семейных драгоценностей! — как полушутливо заметил Иван Алексеевич.

Ювелира нашли в доме по соседству с гостиницей. Старый человек, с большими оттопыренными ушами и носом в красных прожилках, поглядел оценивающе — нет, не на изумруд — на сдатчика. Моментально поняв ситуацию — перед ним стоял неопытный в нужде русский беженец, ювелир пожевал бескровными синими губами, вытянул их в трубочку, разглядывая кольцо, и кисло проговорил по-русски:

— Таки это совсем пустяк… Но я вам, по нашей большой дружбе, заплачу по-королевски!

И он назвал такую мизерную цифру, что Бунин, пылая гневом, схватил кольцо, едва не оторвав вместе с ним и палец ювелира, крикнул ему в лицо:

— Никогда! Лучше помру с голода…

И еще добавил некоторые сочные выражения, которые были в почете у биндюжников Одесского порта.

Больше к ювелирам он не пошел, отправился в отель.

Надо было такому случиться, что одновременно с Буниным к «Континенталю» приближался Петр Рысс — известный публицист, давний знакомый Ивана Алексеевича. Он пришел навестить своих друзей из Петербурга, тоже живших в «Континентале». Встреча была случайной, но душевной.

— Как хорошо, что встретил вас, Иван Алексеевич! Приглашаю участвовать в политической дискуссии. Имя академика Бунина привлечет многих слушателей. Вы получите достойный гонорар. Дискуссия состоится послезавтра. Начало в девять утра…

— Что так рано? Не спится, что ли?

— Здесь так принято. Вот вам адрес, куда надо прибыть. Просьба не опаздывать.

Бунин, откинув голову, с княжеским достоинством ответил:

— Никогда и никуда я не опаздываю!

Но вечером следующего дня Иван Алексеевич нежданно- негаданно попал на веселую пирушку. Местный поэт, содержавший трактир, созвал гостей, среди которых был и военный министр Болгарии.

Хозяин без конца подливал гостям прекрасное вино, предлагал свежий домашний сыр, читал на память стихи Бунина и пил за его здоровие.

— Спасибо, дорогие друзья, мне завтра рано вставать! — Бунин начал раскланиваться. В голове у него приятно шумело.

— Запрещаю! — ревел министр. — Сейчас же арестую. Вздохнув, Бунин вновь уселся за стол, вновь пил вино. Домой вернулся только на рассвете и тут же заснул мертвым сном.

Когда Бунин наконец пробудился, то часы показывали одиннадцать.

Он сидел на жесткой, скрипевшей при малейшем движении кровати, с ужасом вспомнив про заспанную лекцию. Он мучительно размышлял: бежать на нее или?..

В его сомнения вмешалось нечто неожиданное: кто-то коротко стукнул в дверь. Бунин решил, что это Вера Николаевна пожелала убедиться, что он еще не вернулся с лекции.

— Минуту! — громко крикнул он.

Накинув халат, быстро поднялся и выглянул в коридор. Тот был пустынным. Лишь чья-то неясная тень — словно привидение, метнулась в боковой проход.

— Что за чертовщина! — удивился Иван Алексеевич и даже перекрестился:

— Померещилось, что ли?

Не закрывая на ключ дверь, отправился к жене.

Та лежала в постели, читая французский роман.

— Разве ты дома? — удивилась она. — А как же лекция?

— Не знаю, что со мной случилось! — Он в недоумении развел руки. — Спал как сурок. И лег, правду сказать, почти на заре.

— Опять ты, Ян, про возраст свой забываешь! — укоризненно молвила Вера Николаевна. — С привычками молодости пора кончать. Не двадцать лет тебе! Пятидесятый годок пошел…

— Старый гриб, да корень свеж!

— Ну, тебя, Ян, не переговоришь, — махнула рукой Вера Николаевна. — Одно знаю: все к лучшему. Помню, отец собрался в Екатеринодар ехать — дело у него там неотложное было, телеграмму дал, чтоб встречали.

По лестнице спускаться начал, ногу так сильно подвернул, что ехать не сумел. «Какие убытки теперь понесу!» — все горевал.

И вдруг узнаем: случилось крушение! Тот вагон, где купе отца, сгорел, много жертв. С тех пор и твержу: что Господь ни делает, все нам же, грешным, на благо.

— Собирайся завтракать! — закончил Бунин разговор.

Он шагнул в коридор и похолодел от ужаса: дверь в его номер была полуоткрыта, вещи раскиданы по полу. Чемодан, в котором хранилось все самое ценное, в том числе заветная черная сумочка с драгоценностями, был раскрыт. Все, включая деньги, исчезло. Осталось лишь золотое кольцо с изумрудом, которое забыл вынуть из брючного кармана.

Он стоял среди этого разорения, бессмысленно повторяя:

— Что это, что это?

Ему казалось, что весь этот ужас ему снится и что вот-вот он, пробудится, и все опять станет хорошо. Но нет, беда свершилась въяве. Он запишет в дневник: «Мы оказались уже вполне нищими, в положении совершенно отчаянном… На полу было разбросано только то, что не имело никакой ценности…»

Секретарь Бунина А.В. Бахрах (о нем нам предстоит еще говорить), знавший Ивана Алексеевича с двадцатых годов, утверждает: всю жизнь писатель не мог отделаться от мысли, что это воровство кем-то спланировано. Но загадочность ситуации в том, что в отеле Бунин был далеко не самым богатым. Так почему же жертвой грабителей стал именно он? Ответа на этот вопрос нет…

* * *

Но не случись этой истории, могла бы быть другая — еще более страшная.

Бунин еще пребывал в остолбенелости, как в дверь кто-то резко постучал. Он не успел ответить, как дверь распахнулась. На. пороге стоял Петр Рысс. Он был бледен, галстук съехал набок, на левой щеке краснела глубокая ссадина.

С неожиданной горячностью он бросился к Бунину:

— Иван Алексеевич! Иван Алексеевич! Какая страшная беда! Не пойму… не знаю! — Рысс вскрикивал, нес что-то несвязное. — Беда! Взрыв! Кто это… сделал? Зачем?

Бунину ничего не оставалось, как начать его успокаивать:

— Не горячитесь, расскажите по порядку

Отдышавшись, выпив стакан воды, Рысс немного пришел в себя.

— Мы всему городу сообщили, что вы, Иван Алексеевич, будете на диспуте. Народа привалило прорва. А вас нет! Решили послать за вами автомобиль. Он доехал до ближайшего угла и сломался.

Решили начать без вас. Я вошел в зал и вдруг… Полыхнуло, грохнуло… Вот, меня чем-то по лицу шарахнуло, болит, черт. Дым прошел, разглядели: сцена вдребезги. На первом ряду пять человек убито на месте. Много раненых, меня, кажется, контузило… Щека болит. Нет ли йода?

Бунин с трудом вникал в слова собеседника, но после просьбы йода начал дико хохотать. Он не мог остановиться даже тогда, когда пришла Вера Николаевна.

— Вот, — проговорил он, беря дыхание, — плачу о своих бриллиантах. А я ведь во время взрыва должен был стоять на сцене.