Ночь накануне - Андрей Кивинов

— Ксенофобия и расизм, как правило, расцветают махровым цветом на теле гибнущих империй, — со знанием дела заявила одна из матрон, попутно отжимая в мою кастрюлю край своей безразмерной юбки.

— Фашизм и сталинизм — позор России! — подняла палец к потолку ее соседка и в доказательство смачно плюнула на мой пол. По воде, залившей гостиную от края до края, пошли широкие круги.

— Проблему толерантности стоит рассматривать сквозь широкую призму междисциплинарного подхода, а не узких политических тенденций… — затянул новую тему старик, поджав тощие ноги подальше от мокрого пола, на старика перебил барон:

— А пускай-ка этот фашист покается! Пора бы уже. Пусть, гад, признает свою вину. Тогда можно будет простить — как Бог велел.

Барон пружинисто встал, двумя широкими шагами отодвинув меня на середину гостиной. Мощный мужик оказался, килограмм под девяносто, не меньше. В руках у него был мой железный прут, и держал он его крайне умело — в правой руке под прикрытием полусогнутой левой.

Может, кому-то эта сцена сейчас и покажется смешной, но у меня тогда реально затряслись колени. Каяться мне было не в чем, и они это знали, но, что будет, если я не покаюсь, отлично знали и они, и я. В такой ситуации полагалось бы проснуться, и я замотал головой изо всех сил, не зная, как еще можно избавиться от окружающей меня фантасмагории.

Увы, ничего не изменилось — кроме выражений лиц. Лица были недобрые, и с каждой секундой они становились все злее и злее, даже у детей.

— Мне очень жаль, граждане, — сказал я предательски дрогнувшим голосом, отступая к прихожей.

— А уж как мне жаль, не поверишь, брат! — зловеще сказал барон, расставив пошире ноги и замахиваясь прутом.

Окончательно потеряв лицо, я рванул в прихожую, отпихивая подло бросающихся под ноги цыганят. Мне вдруг пришла в голову безумная мысль, что если вернули Интернет, то, может быть, и дверь на лестницу тоже вернут, и тогда я успею удрать из этого сумасшедшего дома…

Увы, распахнув свою дверь в третий раз за сутки, я опять увидел за ней ровный бетон без каких-либо намеков на отверстия или проемы.

Тогда я повернулся лицом к преследователям. Все пятеро цыганских мужиков столпились в прихожей, вооружившись подручными предметами — кроме железного прута у барона, оказались востребованными оба табурета от моей шведской кухонной стойки и две бутылки из-под советского шампанского с грамотно отбитыми горлышками. Иззубренные края «розочек» блестели точь-в-точь как блестят акульи зубы в детских мультиках, и я снова подумал, что участвую в очевидном фарсе, просто с хорошей компьютерной графикой и текстурой.

— Кайся, нацист! — строго приказал мне барон, делая осторожный шаг вперед.

— Хорошо, — выдавил из себя я, вжимаясь в холодную бетонную стену. — Каюсь. Ох как каюсь! Реально каюсь, короче, мужики. А что говорить-то?

Цыгане вдруг заулыбались, легко опустив табуреты и «розочки».

— Повторяй за мной, — тоже ухмыльнулся барон. — «От имени Российской империи призываю к покаянию весь свой народ за бесчисленные страдания, причиненные угнетаемым нациям. Также каюсь в грехе цареубийства, каюсь за угнетение эвенков, поляков, финнов, тунгусов-маньчжуров, грузин, чеченцев и армян, каюсь в угнетении казахов и узбеков, украинцев и ингерманландцев, хантов и бурят, евреев, греков и молдаван, китайцев и чувашей. И не их только одних, обитающих в Москве, но и жителей всей России, а также тех, которые уже скончались или не родились…»

Я начал было послушно повторять за ним, но это все оказалось невозможно запомнить, и я начал ошибаться с первого же предложения, назвав тунгусо-маньчжуров тунгусо-чувашами, а в грехе цареубийства нечаянно обвинил грузин и евреев.

— Да я смотрю, ты вообще не раскаялся, сука! — возмутился барон и без замаха ударил меня прутом в голову.

Я зажмурился от страха и неожиданности, но успел отпрянуть назад и, поскользнувшись, плашмя упал на пол. Тут же погас свет, и я затих на мокром полу в ожидании неминуемой расправы. Боли не было, но это еще ни о чем не говорило. Впрочем, вокруг было тихо. Я с минуту щурился в абсолютный мрак прихожей, а потом заметил слабое свечение из гостиной и по-пластунски прополз пару метров вдоль стены на свет. Там я снова замер, стоя на четвереньках и напряженно прислушиваясь. Было так тихо, что стало слышно, как у соседей снизу смеются олигофрены в телевизоре.

Я осторожно оторвал от пола одну руку и потер ушибленный лоб, пытаясь понять, насколько серьезным было мое ранение. Череп вроде остался цел, даже кожа не поцарапана, и это обстоятельство меня воодушевило. Я вдруг подумал об унизительности своей позы и всей ситуации в целом, после чего, подчиняясь порыву, решительно встал во весь рост, готовый смело ударить в ответ любого, самого страшного врага.

С моих мокрых штанов даже не капало, а текло, но, кроме этого пошлого журчания, в квартире не было слышно ничего.

Когда включили свет, я был готов к чему угодно. Но, оглядев пустую прихожую, где среди прочего хлама в лужах воды валялись две «розочки», два табурета и один металлический прут, я понял, что очередное приключение опять закончилось почти без потерь для моего здоровья.

Я прошел в гостиную и с нарастающим раздражением уставился в прямоугольную дыру. За дырой светало. Меня опять потянуло в сон, но заснуть в обстановке такого бардака я бы не смог физически…

Под кухонной стойкой я нашел большой пластиковый пакет и принялся собирать туда весь хлам, валявшийся на влажном от недавнего потопа полу. Одних тряпок набралось килограммов на десять, еще было полно мокрых кульков с шелухой от семечек, фантиков от дешевых леденцов, несколько пустых сигаретных пачек, пара пустых пивных бутылок, старые кирзачи и просто несметное количество окурков.

Я очистил прихожую и почти убрался в гостиной, когда в дверь вдруг позвонили. Ну да, именно позвонили. Это простое событие ввело меня в состояние абсолютного ступора, и я выслушивал трели своего модного электронного звонка несколько минут. Потом я побежал в прихожую, как был, с огромным пакетом мусора в руках.

Я отворил первую дверь, а за ней увидел родную металлическую. Приглядевшись, я заметил ошметки серой пленки, не слишком аккуратно отодранной от двери и косяка. Я принялся размышлять, могла ли такая пленка ввести меня в заблуждение, изображая бетонную стену, но тут снова раздался нетерпеливый звонок, и я быстро отворил наружную дверь.

Мимо меня, деликатно пихаясь, тут же проскользнули двое молодых людей, кажется парень с девушкой, обдав меня каким-то сладким парфюмерным запахом. Они нервно прокричали мне уже из прихожей: