Дочь похитительницы снов - Майкл Муркок

– Откуда ты про них знаешь? – прошептал я, обращаясь к Эльрику. – Ты уже встречался с этими демонами?

– Да, но тогда их было не десять, – отозвался Эльрик, явно раздосадованный тем, что я его отвлекаю. – Однажды я призвал их отца. Эти существа повелевают каждый собственными владениями и, бывает, враждуют между собой. А иногда на них, что называется, находит… И тогда с ними могут справиться не шарнахи, создатели ветров, а только х'Хааршанны, творцы вихрей.

Я задумчиво кивнул. Внутренний голос убеждал меня повернуться и убежать, пока не поздно, отыскать дорогу из пропасти и вернуться в Гамельн. Пускай меня снова запрут в концлагере – все лучше, чем сражаться со сверхъестественными силами.

Армия остановилась и принялась разбивать бивуак. Должно быть, Гейнору потребовалось время на обдумывание следующего хода? Десять Сыновей образовали круг и встали часовыми. Я до рези в глазах присматривался к ним, стараясь разглядеть, что же внутри у этих буйных вихревых столбов, но добился только того, что перед глазами все поплыло. А за две-три секунды различить что-либо было невозможно.

Может, стоит взглянуть на них сквозь кисею или вуаль? Но где взять эту кисею? И потом, что я рассчитываю увидеть? Скорее всего, внутри у демонов пустота…

– Первыми Десять, их надо повесить, – пробормотал Эльрик.

Он вдруг заговорил стихами, даже дыхание его обрело ритм, а движения стали плавными, как у балетного танцора. Он едва ли замечал нас с Оуной. Взгляд у него затуманился.

Я хотел было хлопнуть его по плечу – нашел время сознание терять! – но Оуна предостерегающе приложила палец к губам и жестом велела мне не шевелиться. На отца она глядела с напряженным ожиданием, а когда внезапно повернулась ко мне, в ее взгляде ясно читалась гордость, как если бы она сказала вслух: «Мой отец – гений. Смотри, что он делает!» Что ж, я узнал Эльрика настолько близко, насколько один человек способен узнать другого, узнал изнутри, со всеми его мыслями, всеми страхами и надеждами. И то, что я узнал о нем, заставило меня уважать мелнибонэйца и горячо сочувствовать ему. Однако мне никогда и в голову не приходило, что он может оказаться гением.

Эльрик шепнул, чтобы мы, если нам захочется поговорить, разговаривали тихо. У демонов очень острый слух.

А сам неожиданно сполз ниже, затаился среди камней и едва слышно произнес, словно откликаясь на мой незаданный вопрос:

– Древний требует свежей крови.

И исчез из вида. Я услышал то ли звон, то ли стон – негромкий и зловещий. В следующий миг Эльрик выбрался из укрытия и, пригибаясь, двинулся к лагерю Гейнора. В его правой руке пульсировал алым освобожденный от ножен Равенбранд.

Лагерь спал. Я всматривался в полумрак, ожидая возвращения Эльрика. А Оуна свернулась калачиком, попросила разбудить ее, если что-нибудь случится, и мгновенно заснула.

Снизу донесся шорох. Приглядевшись, я различил знакомую фигуру. Эльрик возвращался – и волок кого-то за собой. И этот кто-то глухо стонал, задевая о камни.

На моих глазах Эльрик забрался в неглубокую яму, находившуюся под уступом, на которым мы затаились, и отпустил своего пленника. Тот было заворочался, и мелнибонэец пнул его в бок. Потом Эльрик повернулся, и я увидел его глаза – алые рубины, устремленные в даль, какой я не мог себе даже вообразить. Устремленные в преисподнюю. Губы Эльрика шевелились, меч выписывал в воздухе причудливые фигуры; и вдруг мелнибонэец закружился в некоем ритуальном, призрачном танце.

Оуна проснулась. Мы смотрели, как Равенбранд рассекает веревки, которыми был связан пленник. Я узнал его – это был один из тех нацистов, которые пришли в подземелье вместе с Гейнором. Перепуганный до полусмерти, он рычал, точно загнанный в угол пес, а во взгляде его читался животный страх. Вот он попытался ударить Эльрика, но Равенбранд пощекотал его – и он поспешно отдернул окровавленную руку. Меч снова выписал в воздухе пируэт – и на лице нациста появилась глубокая царапина. Третий порез возник на груди, протянулся от шеи до пупка.

Наци заскулил, принялся озираться, высматривая путь к бегству, взмолился ко всем на свете богам… А меч продолжал свою игру. Пробовал жертву на вкус. По капле выпивал кровь. Эльрик же, бесстыдно издевавшийся над едва живым от ужаса человеком, ни на секунду не прерывал заунывной песни без слов. Эта песня то становилась громче, то вновь стихала, и невозможно было поверить, что человеческое горло способно издавать подобные звуки. Песня звучала и звучала, а солдат умирал, наблюдая, как меч отсекает куски его плоти и они неслышно падают наземь…

Оуна зачарованно глядела на происходящее. В этом она была истинной дочерью своего отца. А я, не стану скрывать, то и дело отворачивался, не в силах видеть мучений жертвы. Впрочем, даже когда я отворачивался, перед моими глазами все равно стоял Эльрик – голова запрокинута, алые глаза устремлены в непроглядную тьму, рот раскрыт то ли в песне, то ли в крике, белая кожа тускло светится, огромный черный меч в руке пожинает кровавую жатву. А от песни было не укрыться, она настойчиво лезла в уши, с каждым тактом мелодии обретая дополнительную силу.

Самое жуткое заключалось в том, что благодаря колдовству Эльрика солдат не терял сознания. Он стоял на коленях перед моим двойником – я видел кованые подметки его сапог, – и из глаз его текли смешанные с кровью слезы, а меч Эльрика срезал эти слезы со щек жертвы вместе с плотью.

Слава богу, пение Эльрика заглушало вопли нациста, его истошные мольбы о пощаде и исполненные боли стоны.

Человек и меч действовали заодно – два разума слились воедино, соединенные кощунственной порукой. Я никогда не думал, что мой Равенбранд будут использовать таким образом. Прикосновение Эльрика словно пробудило в мече все дурное, что накопилось в нем за многие века. Алые руны на лезвии пульсировали точно артерии. Клинок с наслаждением чертил кровавые линии на теле несчастного солдата.

Более отвратительное зрелище трудно себе представить…

Я вновь отвернулся. Но тут Оуна судорожно вздохнула, почти всхлипнула, и я снова повернулся к Эльрику и его жертве.

Над телом солдата тьма сгустилась, из нее проступали некие зыбкие очертания, тщетно пытавшиеся обрести законченную форму. Постепенно, словно удав, этот сгусток тьмы окутал солдата, заколыхался – и взметнулся вверх, заклубился облаком над уступом. Внутри облака сверкали крохотные молнии цвета человеческой крови, а солдат уже не скулил – верещал как свинья на бойне. Похоже, он догадался, что его недавние мучения были лишь предвестием поистине невероятной, непостижимой муки. Наконец облако снизилось и проглотило нациста целиком.