Дочь Востока. Автобиография. - Беназир Бхутто

Горячая ванна... Забытая роскошь. Мягкий ковер под ногами. Чистая прохладная вода. Семейный праздник, его особая атмосфера... Двое суток я провожу без сна, впитывая впечатления, наслаждаясь каждым мгновением свободы. Мать ложится рано, и я до зари болтаю с Санам. Сестра засыпает, просыпается мама. Я не могу нарадоваться общением с обеими, с остальными родственниками, ближними и дальними. В оставшиеся незаполненными редкие паузы роюсь в номерах «Эйша уик», «Фар истерн экономик ревью», «Тайм», «Ныосуик». Отскребаю стены своей спальни. Я обнаружила, что во время последнего налета военные украли письма отца, написанные мне во время моего обучения за границей, уникальные фото братьев, мои, моей сестры, а также мои ювелирные украшения, включая мой любимый перстень, подаренный матерью, и золотую коробочку для коль, подарок бабушки. Но главное, что меня раздражало, — дух их нечистого присутствия. Я оттирала стены, стремясь истребить налет их антигуманной психики, запятнавший мои стены. Благодари Бога за то, что он оставил тебе эти стены и этот дом, напоминала я себе. Еще недавно у меня не было в этом никакой уверенности.

— Они ведь не заберут тебя обратно в тюрьму? — спросил кузен Абдул Хусейн, забыв, что он не в Сан-Франциско, а в Пакистане. Я не позволила себе разделить его надежду, хотя и очень хотелось.

Все на Клифтон, 70, казалось обычным, нормальным, успокаивающим. Персонал и дополнительные помощники сновали взад-вперед, устанавливали столы для угощения под цветастым навесом, подносили мягкие кресла для гостей. Руку Санни следовало расписать хной узором менди; узор наносился заостренной палочкой типа зубочистки и закреплялся лимонным соком с сахаром.

Свадьба Санам по пакистанским меркам довольно скромная, гостей всего пятьсот человек. И не все обычаи удалось соблюсти. Я, к примеру, не смогла надеть новый шальвар хамиз, потребный для церемоний менди и ника (самой свадьбы), но мне это и не казалось важным. Я так долго не видела своей одежды, что и старый розовый шальвар хамиз показался мне — и всем окружающим — новым.

—Мама хочет, чтобы я накрасилась, — горько жаловалась мне Санам. — И чтобы сари накрутила. А по мне бы, вообще в джинсах лучше остаться.

—Санни, свадьба не каждый день случается, — урезонивала ее я.— Мама так много перенесла, не расстраивай ее, послушайся.

—Она прекрасней, чем луна, невеста наша, да, да, да! — Вместо удручающей слух тюремной тишины мой слух услаждали голоса поющих. Родственницы и подруги Санам, хлопая в ладоши, исполняли традиционные танцы и напевы менди. Я слушала лишь краем уха, ибо вместо участия в церемонии, не желая терять драгоценного времени, не зная, сколько мне еще остается пробыть на свободе, общалась с родственниками и друзьями. Мир мой изменился. Дважды я поймала себя на том, что употребляю слово «дом» применительно к тюремной камере. Какой же из миров реален?

Санни и вправду выглядела прекрасно. Она присоединилась к своему будущему мужу Насеру Хусейну на зеленых подушках меж зеркал для церемонии менди. Поскольку свадьба их во многом расходилась с традициями, ее не устроили без их ведома родственники, то и обычной напряженности между ними не существовало. Однако она, как положено, старательно прикрывала лицо дупаттой, чтобы не открывать его перед женихом до свадьбы. В то же время, чтобы поговорить со мной, когда я села рядом, она небрежно открывала лицо.

— Насер-джи, Насер-джи, родственник наш будущий! Семь условий ты исполни, чтобы в жены взять Санам! — пели хором подруги и родственницы невесты. — Наше пер вое условие — не томить Санам на кухне...

—В кухне будут повара! — спел им в ответ Насер.

—Мыть белье Санам не будет!

—Прачки будут мыть белье! — продолжалась напевная перепалка жениха и хора.

Родственники жениха и невесты внесли блюда с хной, украшенные горящими свечами и сверкающей фольгой. Родственники Насера вдавливали щепотки хны в лист бетеля, лежавший на ладони Санам, засовывали ей в рот сладкие крошки и махали над ее головой деньгами, отгоняя злых духов. Мы во главе с матерью проделывали то же самое с Насером.

Праздничное настроение вдруг исчезло, когда прибежал один из слуг и сообщил, что у ворот снова появилась полиция. Все замерли, замолкли. Я подумала, что пришли за мной, но тут вернулся наш управляющий и сказал, что они к матери. Все ужаснулись. Еще одного ареста мать не переживет.

— Позови их, Дост Мохаммед. Не хватает только, чтобы они ворота снесли, когда у нас гости, — спокойно сказала мать. Полицейские вошли, явно смущаясь. — Что вам угодно, господа? — спросила мать твердым голосом, несмотря на болезнь. Они вручили ей новое распоряжение. Слава богу, не арест, а всего лишь запрещение посещать Пенджаб. Зия прекрасно знал, что мать и не собирается в Пенджаб, он просто хотел сделать еще одну мелкую гадость семейству Бхутто.

Мелкие гадости, впрочем, на этом не закончились. На следующее утро прислали записку с извинением свадебные музыканты. Им отказали в разрешении использовать звукоусилительную аппаратуру, запрещенную военным режимом. Мы так и не поняли, режим нам нагадил или музыканты сами испугались, как бы чего не вышло.

Придирки посыпались и на наших гостей, номера автомобилей которых аккуратно фиксировали дежурившие перед воротами агенты. Они уже пытались получить список приглашенных. Секретарь матери в слезах признался ей, что ему угрожали тяжкими последствиями, если он не представит список всех гостей.

Стране о свадьбе дочери убитого премьер-министра, по мнению администрации военного положения, сообщать не следовало. Упоминание имени Бхутто в неругательном контексте оставалось табу. Журналисты, однако, научились обходить тупоумные запреты военных. Для них не составляло тайны, что дед Насера, как и наш дед, был одно время премьер-министром штата Джунагад. Вот и готов кричащий интригующий заголовок:

СВАДЬБА ВНУКА И ВНУЧКИ ДВУХ БЫВШИХ ПРЕМЬЕР-МИНИСТРОВ ШТАТА ДЖУНАГАД.

Нашелся и для меня подходящий заголовок:

СЕСТРА ПРИСУТСТВУЕТ НА БРАКОСОЧЕТАНИИ СЕСТРЫ.

Мы в семейном кругу решили отпраздновать свадьбу сестры как сугубо внутреннее дело семьи. Санам достаточно настрадалась, будучи втянутой против своей воли в политические бури, сокрушившие наше семейство. Она окончила Гарвард через два месяца после убийства отца. Ее приняли в Оксфорд, но она не могла сконцентрироваться на науках и вернулась в Пакистан. Для чего? Чтобы стать узницей или заложницей своей фамилии и своих родственных связей? Чтобы запереться на Клифтон, 70, любоваться, как ее мать и сестру таскают по тюрьмам и ссылкам? Чтобы жить одной, ибо братья остались в изгнании. Она никогда не стремилась расширять круг знакомств, ей не нравилось повышенное внимание, уделяемой ей потому, что она тоже Бхутто, ей досаждали постоянные толки о политике, праздные расспросы об отце. Она общалась лишь с горсткой друзей, которых знала с детства. К числу этих друзей принадлежал и Насер, учившийся в той же школе, что и Шах Наваз и Мир.