Следопыт (худ. В. Клименко) - Купер Джеймс Фенимор

— Ну, уж если вы сами, любезный, так думаете по своей природной скромности, то я считаю своим долгом по отношению к вам, моему старому товарищу и однополчанину…

— Квартирмейстер, — перебил его собеседник, пристально глядя ему в лицо, — мы часто живали вместе в стенах крепости, но очень редко встречались за ее валами — в лесах или в стычках с врагом.

— Гарнизон или палатка — какая разница? Таковы мои обязанности, они удерживают меня возле складов с амуницией и провиантом, как это ни противоречит моим склонностям. Вы сами должны это понять, ведь и У вас в крови кипит воинский пыл. Но если бы вы слышали, что Мэйбл только что говорила о вас, вы бы сразу перестали добиваться благосклонности этой наглой и своенравной девчонки.

Следопыт в упор посмотрел на лейтенанта. Разумеется, ему очень хотелось знать мнение Мэйбл о себе, но в нем было слишком много прирожденной, истинной деликатности, чтобы выспрашивать, что о нем говорили. Сдержанность и чувство собственного достоинства, проявленные охотником, не смутили Мюра. Зная, что он имеет дело с человеком правдивым и простодушным, квартирмейстер решил злоупотребить его легковерием и любым путем избавиться от соперничества. Убедившись, что скромность Следопыта сильней его любопытства, Мюр тем не менее продолжал:

— Вам все-таки надо знать ее мнение. Следопыт. По-моему, каждый человек должен быть осведомлен о том, что говорят о нем его друзья и знакомые. Так вот, в знак уважения к вашей репутации и вашим чувствам я сейчас все перескажу вам в немногих словах. Вы не заметили, какие у Мэйбл становятся лукавые и озорные глаза, когда ей вздумается над кем-нибудь посмеяться?

— Нет, лейтенант, мне ее глаза всегда кажутся прекрасными и ласковыми, хотя иногда, согласен, в них искрится смех, да, да, я не раз видел их смеющимися, но это всегда сердечный и добрый смех.

— Да, да, так было и на этот раз: глаза ее, если можно так выразиться, смеялись без удержу, и в самый разгар этого веселья она выкрикнула такие слова о вас… надеюсь, вы не будете слишком огорчены. Следопыт?

— Как же не буду, квартирмейстер! Конечно, буду. Мнение Мэйбл для меня значит больше, чем мнение всех прочих людей.

— В таком случае не стану говорить, лучше промолчу. Зачем расстраивать человека, передавая, что говорят о нем его друзья, особенно если знаешь, что их слова могут его обидеть! Итак, больше ни звука!

— Я не могу заставить вас говорить, квартирмейстер, если вы не хотите. Да, пожалуй, мне лучше и не знать мнения Мэйбл о себе, тем более, если как вы намекаете, оно не в мою пользу. Эх, если бы мы могли переделывать себя по своему вкусу, а не оставаться такими, какими создал нас бог, то и характер, и образование, и наружность — все было бы у нас иным. Бывает, человек и груб, и резок, и невежествен, но, если он этого не подозревает, он все-таки счастлив. В то же время как горько видеть собственные недостатки в ярком свете дня именно в такую минуту, когда этого меньше всего желаешь!

— Вот это умно сказано, rationnel, как говорят французы. То же самое и я старался внушить Мэйбл, но тут она неожиданно убежала от меня. Вы заметили, как она ускакала прочь при вашем появлении?

— Как же было не заметить! — глубоко вздохнул Следопыт и так крепко стиснул рукой ствол ружья, что пальцы будто вросли в железо.

— Это было не только заметно — это было просто скандально, да, это точное слово, лучше и в словаре не найдешь, копайся в нем хоть целый час. Так и быть, Следопыт, я не вижу причин утаивать это, знайте же: эта кокетка удрала, не желая слушать мои доводы в вашу защиту.

— Какие же доводы могли вы привести в мою защиту, квартирмейстер?

— А уж это смотря по обстоятельствам, любезный друг. Я не рискнул бы бестактно рассуждать вообще, но готов был отразить каждое ее обвинение в частности. Назови она вас полудикарем, грубым жителем границы, я мог бы, понимаете ли, разъяснить ей, что это оттого и происходит, что вы жили на границе и вели полудикую жизнь; тогда все ее обвинения сразу бы отпали, должна же она быть мало-мальски справедливой?

— И вы сказали ей все это?

— Не могу поклясться, что я именно так выразился, но смысл был таков. Однако у этой девицы недостало терпения выслушать и половину моих слов. Она убежала прочь, вы видели это своими глазами, Следопыт, из чего вы можете судить, что у нее уже сложилось о вас определенное мнение и она не считает нужным меня слушать. Опасаюсь, что таково ее окончательное решение.

— Я тоже опасаюсь этого, а отец ее, конечно, ошибся. Да, да, сержант жестоко заблуждается.

— Полно, дружище, не унывайте! И не губите доброй своей славы, добытой трудами долгих лет! Вскиньте-ка на плечо ружье, которое вам никогда не изменяет, и вперед, в леса! Поверьте, ни одна женщина не стоит того, чтобы из-за нее печалиться хоть минуту, я это знаю по себе! Верьте слову человека, имевшего двух жен, — мне ли не знать их сестру; в конце концов, они вовсе не таковы, какими нам представляются. А если вы и вправду не прочь унизить Мэйбл, то более подходящей минуты, чем сейчас, отвергнутому искателю не дождаться.

— У меня и в мыслях не было унижать Мэйбл!

— Ничего, со временем вы непременно додумаетесь до этого, такова уж природа человека: он всегда старается отплатить оскорблением за оскорбление. Но помните: вам не найти более удобного случая завоевать еще большую любовь своих друзей, а это вернейшее средство вызвать зависть у врагов.

— Запомните, квартирмейстер: Мэйбл не враг мне, но даже если бы это было и так, я ни за что на свете не соглашусь доставить ей хоть малейшее огорчение.

— Вы так говорите. Следопыт, и я верю, что вы искренни; но разум и природа против вас, и вы когда-нибудь в этом убедитесь. Вы, наверное, слышали известную поговорку: «Если любишь меня, то люби и мою собаку». Ну, а читай наоборот, и получится: «Если не любишь меня, то не люби и мою собаку!» А теперь послушайте, что вы можете сделать. Как вам известно, наше положение на этом острове весьма сомнительно и опасно, мы вроде как в пасти у льва, не так ли?

— Никак вы француза называете львом, а остров — его пастью, лейтенант?

— Это только для красного словца, любезный. Всякий понимает, что француз не лев и остров не его пасть. Но может случиться, и этого я боюсь больше всего, что он превратится в ослиную челюсть!

Квартирмейстер разразился ироническим хохотом, выражавшим все, что угодно, только не уважение к мудрости своего друга, майора Лунди, выбравшего этот остров для военных операций.

— Остров для песта выбран очень удачно, лучшего не найти, — возразил ему Следопыт, осматриваясь кругом и как бы оценивая взглядом местность.

— Все отрицаю, не отрицаю. Лунди великий мастер на малые дела. И отец его был великий лорд в этом же смысле. Я родился у них в поместье и все годы был неразлучен с Лунди, вот я и научился с почтением относиться ко всем его словам и поступкам. Вы же знаете. Следопыт, что он моя слабость. Словом, пост этот мог создать здесь либо осел, либо мудрейший Соломон, с какой стороны на это дело взглянуть. Но место очень уж ненадежное, об этом можно судить по всем предостережениям и приказам Лунди. Здесь полно дикарей, они рыщут по лесам на Тысяче Островов в поисках нашего поста. Об этом Лунди отлично знает из получаемых донесений; и самая большая услуга, которую вы могли бы оказать Пятьдесят пятому полку, — это выследить краснокожих и завести их подальше от нашего острова. Но вот беда, сержант Дунхем вбил себе в голову, что опасности следует ждать с верховья реки, потому что там расположен Фронтенак, а опыт нас учит, что индейцы всегда объявляются не с той стороны, откуда их жду, и, стало быть, могут нагрянуть с низовья. А потому садитесь в свою пирогу и плывите вниз по течению меж островов, тогда вы сможете подать нам сигнал если оттуда приблизится опасность. Если вы к тому же обшарите лес на несколько миль вдоль побережья, особенно в сторону Йорка, то сведения, доставленные вами, будут еще более достоверными, а значит, и более ценными.