Монета желания - Денис Чекалов

Федор осторожно выразил недовольство, опасаясь оставлять своего человека одного, да еще ночью, в чужом, явно недружественном городе. Ему предстояло возвращаться по темным, незнакомым улицам, на которых всегда можно встретить лихих людей, а то и охотников за христианами.

Однако Касим недовольно сдвинул брови.

— Ты не доверяешь мне, Федор? Неужели у меня, поставленного самим султаном, да продлит Аллах его годы, над этим городом не хватит сил защитить моего гостя, тем более находящегося под покровительством Сулеймана? Мои верные люди проводят его до ворот посольского подворья.

Адашев вынужден был отступить, решили, что кожевник придет позже. Время пролетело незаметно, правитель отвел Петра в комнату, где хранилось оружие, привезенное из разных стран. Петр рассматривал ассирийские шлемы, сплетенные из меди непонятным, сложным способом, чешуйчатые панцири персов, их плетеные щиты, под которыми подвешивались колчаны с камышовыми стрелами, арабские маленькие стрелы с острым камнем вместо обычного железного наконечника. Взяв огромный бронзовый щит за кожаное крепление, он уронил его на каменный пол, так как вдруг неожиданно оборвалась полоска кожи. Оба при этом вздрогнули, ибо звон железа совпал с раздавшимся оглушительным перекатом грома. Казалось, то грозно загрохотало само собранное здесь оружие, протестуя против своей насильственной мирной жизни.

Мужчины улыбнулись, посмеиваясь над собой. Петр, благодаря хозяина за гостеприимство, сказал, что пришла пора возвращаться. Свет звезд струился с небес, и тишина обняла город, когда Касим вышел во двор проводить гостя. Небо было чистым и ничто не напоминало о грозе, как будто не грохотал ее громовый предвестник. Их ожидали четыре янычара, которых отрядили проводить Петра, несмотря на его возражения.

Касим заметил лишь:

— Я не только тебя оберегаю, но и себя. Подумай, что скажет султан, да будет Аллах милосерден к нему, если с тобой что случится?

В сопровождении безмолвной стражи кожевник дошел до подворья, которое снаружи также охраняли янычары. За оградой несли дозор русские стрельцы, сопровождавшие караван. Петр поздоровался со старшим, Герасимом, сообщившим, что все уже давно спят, Авксентию стало немного лучше после выпитой настойки.

Петр постоял с ним немного, любуясь прекрасным чистым небом, которое казалось незнакомым из-за непривычного расположения звезд. В небольшом шатре, доставшемся ему стараниями Авксентия, со смехом говорившего, что здесь он будет избавлен от богатырского храпа спутников, Петр разделся, умывшись над серебряным тазом. Помолившись перед сном и с благодарностью осушив заботливо оставленную кем-то чашу с ледяным квасом, бросился на кошму, мгновенно уснув.

Разбудило его чье-то прикосновение и шепот, обжигавший ухо. Петр вскочил, нащупывая меч и хрипло спросил:

— Кто здесь?

Маленькая свеча в поднявшейся руке осветила искаженное лицо Авксентия, в глазах которого блестели слезы. Полное лицо боярина дрожало, захлебываясь словами, он бормотал, почти прижавшись ртом к лицу Петра. Тому было неприятно это прикосновение, сладковато-затхлый запах вылетающих слов и брызги слюны, которые их сопровождали.

Голова была тяжелой, перед глазами то и дело появлялась черная пелена, мешающая думать и слушать, как будто голову набили овечьей шерстью. Собрав все силы, он попытался сосредоточиться, и вдруг в мозг проникли слова, от которых сердце остановилось. Авксентий причитал:

— Зачем, зачем ты это сделал, Петр, друг мой? Ты ничего этим не добьешься, да и обещал Федору сдерживать себя. А что теперь? Посольство провалено, за нами начнут охоту, перебьют невинных людей. Беги, Иваныч, беги. А мы скажем, что ты, ума решившись, сам своего преступления испугался и в море кинулся, утоп. Ах ты, болезный, посерел весь. На-ка, глотни кваску.

Он поднес к губам Петра вчерашний кубок, уже снова полный и заставил отпить несколько глотков. Мгновенно в голове прояснилось, словесная вязь Ипатова забылась, остался только настойчивый призыв — «Беги, Петр!», которому он должен был повиноваться.

Кожевник вскочил на ноги, покачнувшись от странной слабости, и заметался по шатру, отыскивая кафтан, штаны и сапоги.

Протянув руку к изголовью, и не обнаружив всегда лежавших там меча и кинжала, в удивлении стал оглядываться, выхватив у Авксентия свечу.

Боярин, заламывая руки, торопил.

— Скорее, скорее, пока никто не объявился. Не нужен тебе меч, я тебя в верное место отведу, там нечего будет опасаться.

И вдруг, откинув полы шатра, вошли Адашев, Спиридон и Клыков, сопровождаемые Айдаром и Бурханетдином. Лица последних выражали едва сдерживаемый гнев, в черных глазах плескалась ненависть.

— Куда собрался, дорогой гость? — тихим, страшным голосом осведомился Айдар.

Федор, внимательно наблюдавший за Петром, увидел вдруг появившееся на его лице выражение предельного удивления, как будто он только что очнулся от тяжелого сна. Авксентий застонал, утирая платком вспотевшее лицо и заголосил во всю силу легких.

— Простите его, люди добрые, амок на него навалился, студное дело совершил, себя не помня.

За стенами посольства нарастал грозный гул голосов, из которого то и дело вырывалось пронзительное — «Смерть! Смерть убийце!»

Петр, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Да куда же я собрался? Почему бегу? — и уже обращаясь только к Адашеву, промолвил. — Что случилось? В чем меня обвиняют?

— Ах, да повинись лучше, вина твоя беспредельная, но может смилостивятся, накажут не смертью лютой, — снова запричитал Ипатов.

— Да какая вина? — взъярился Петр, — не в чем мне виниться, что ты мелешь? — И, обводя глазами собравшихся, сжав кулаки, гневно выкрикнул, — да скажет мне кто-нибудь, что случилось?

Адашев холодным и размеренным голосом ответил:

— Произошло убийство, в котором обвиняют тебя. Сразу скажу, что в вину твою не верю. — Тут он жестко посмотрел на Айдара, поднявшего в удивлении брови.

— Как бы то ни было, — продолжал посол, — разбираться с тобой будет русский государь, ибо ты член его посольства.

Айдар бросил несколько слов по-турецки, и Бурханетдин задвинул в ножны почти обнаженную саблю, не спуская при этом с Петра угрожающего взгляда.

Петр растерянно озирался, не в силах осознать услышанное, не понимая, каким образом возникло обвинение и, не имея возможности оправдаться, поскольку не знал, о каком убийстве ведется речь.

Он лишь неубедительно, почти вяло отозвался:

— Да не убивал я никого. Сдурели вы все, что ли?

Сонная одурь снова стала наваливаться на него, окружающее становилось безразличным, он почти был готов сознаться в неведомом убийстве, только бы его оставили в покое.