Монета желания - Денис Чекалов

Авксентий, не спускавший с него глаз, сунулся было сказать что-то, как звонкий и молодой голос Спиридона отогнал навалившееся безучастие.

— Отец, я знаю, что ты ничего дурного не сделал, так не молчи же, защищайся!

Клыков злобно выкрикнул:

— Ты что молчишь, как снулая рыба? Опоили тебя, что ли, слова внятного сказать не можешь, рот раззявил и стоишь, по сторонам глазами водишь? Как бы карты не легли, мы тебе верим, но этим-то, — он махнул рукой в сторону турок и шумящего подворья, — доказательства требуются.

В ответ Петр остервенело заревел:

— Что я могу сказать? Вы только болтаете, не умолкая, а что произошло, я так и не знаю!

С ужасным акцентом молчавший до сей поры Бурханетдин прошипел:

— А вот сейчас и узнаешь. Иди за мной.

Он стремительно пошел из шатра, за ним заспешил Петр. Айдар, выйдя во двор, полный людей с горящими факелами зычно выкрикнул что-то по-турецки, и толпа, уже норовившая с воем сомкнуться вокруг предполагаемого преступника, смять его, уничтожить, отхлынула, не переставая кричать, призывая проклятия на русича.

Сопровождавшие посольство стрельцы до поры держались поодаль, ожидая знака Адашева. Тот же надеялся, что давать его не придется, ибо открытое вооруженное столкновение погубит не только посольских, но и станет началом войны, отвратить которую послан он со своими людьми. Окруженные толпой, они стремительно шли по узкой улочке, по которой раньше добирались к подворью.

Большая группа мужчин, тоже с факелами, стояла возле дома давешнего неудачливого работорговца и при виде подходивших издала протяжный, страшный вой, в котором слышалось завывание смерти. Ибрагим, перед которым все расступались, вышел к высокому кипарису. При виде открывшегося зрелища Петр невольно застонал, остальные, уже видевшие страшную картину только переглянулись.

На земле перед деревом распростерся хозяин дома, рядом на коленях стояла его жена, раздирающая в кровь лицо с разорванной чадрой и голосившая хриплым, севшим голосом. Она проклинала убийцу сына, просила ненаглядное дитя вернуться в родной дом, где было им так хорошо вместе. Мальчик, опираясь о землю только пальцами босых грязных ног, висел на стволе, пришпиленный к нему одним страшным ударом длинного ножа, в котором кожевник сразу узнал свое оружие.

Голова на тонкой шее склонилась к левому плечу и на грудь, связанные веревкой, спускались старые детские разношенные лапти, что носят в русских селах. Руки были соединены впереди тела тяжелой невольничьей цепью, ржавые кандалы спадали с тонких щиколоток.

Неожиданно турок взметнулся с земли и бросился к Петру, вытянув руки вперед и растопырив скрюченные пальцы, как будто они уже охватили шею врага. Соседи подбадривали его криками, но два янычара по знаку Ибрагима схватили убитого горем отца за тощие плечи. Он кричал неистово, исступленно, роняя хлопья пены из перекошенного рта:

— Сбылось твое проклятие? Ты сам исполнил его, своими грешными руками! Пусть Азраил, ангел смерти, иссушит тебя, медленно сожжет своим огнем и заберет на вечное страдание! Радуешься ли ты, чужеземец, при виде моего мальчика? Мне даже не разрешили снять его, пока ты не увидишь дело своих рук.

Толмач Ясень тихонько перевел слова отца. Тот постоял несколько мгновений перед кожевником, вглядываясь в его лицо, и отвернулся, решительно выдернув кинжал из тела и приняв его на свои руки. Осознание того страшного, в чем его обвиняют, придало сил Петру, и он закричал страстно и негодующе:

— Я не делал этого! Я призвал божью кару на этих людей, но гневные слова были вызваны собственным бессилием перед несправедливостью, жалостью к несчастным детям. Никогда бы я не поднял руки на ребенка, такого же, как мой сын! На меня кто-то пытается переложить собственную вину за совершенное преступление!

Мало кто из присутствующих понимал его слова, но и без них было ясно, что Петр искренне потрясен. Только вот чем? Тем, что его так быстро обвинили или чудовищностью навета? Адашев, зорко наблюдавший за окружающими, отметил еле заметное движение Айдара в сторону янычар и тут же, подойдя близко, еле слышно прошептал:

— Бойни хочешь? Тебе ли будет выгода? Ведь султан заинтересован в переговорах и вряд ли поверит, что великий царь Руси пошлет на них человека, способного на чужой земле совершить отвратительное преступление? Да и веришь ли ты сам?

Советник слушал его, не прерывая, первый, не рассуждающий, гнев в глазах сменился раздумчивым сомнением. Не упуская благоприятного момента, Федор продолжал:

— Пусть судит Касим-бег. Но Петр к нему пойдет свободно, я не допущу, чтобы его по улицам как преступника волокли, когда ничем вина его не доказана.

Старик кивнул.

— Пусть так. Но янычары должны вас окружить, чтобы толпа успокоилась, да и возможности причинить вам вред не будет.

Русские, в сопровождении турецких воинов и бурлящей в некотором отдалении толпы направились в судебню, расположенную перед городскими воротами, где их уже ждал предупрежденный правитель. В большом зале со сводчатым потолком он сидел на возвышении, покрытом алым ковром. За его спиной возвышался тощий толмач, всем своим видом выражавший смиренное почтение, как будто изгибаясь в вечном полупоклоне.

Справа, возле стены стояли трое дюжих молодцев, не отходивших от принадлежностей своего палаческого мастерства — на металлических столах были разложены клещи, пилы, разной длины сверла и другие, подобные им приспособления, призванные добиться правды от подозреваемых.

За суровостью, которую выражало лицо Касима, проглядывало недоумение — как мог он, знаток людей, не распознать сущность человека, который так ему приглянулся? Беседовать с ним перед самым совершением злодейства и не углядеть намека, того напряжения, готовности к убийству, которые неизбежно владели им?

Айдар коротко доложил о столкновении по пути к дому правителя, неистовом гневе Петра и словах, которые можно было понимать только как проклятие и угрозу, последующем убийстве ребенка, обставленном так, что не оставалось сомнения — это месть за проданных в рабство христианских детей.

Несчастный отец пояснил, что видел живым сына в сумерки, а когда загрохотал гром, и он вышел позвать мальчика домой, то обнаружил его уже мертвым, но тело было еще теплым. Что-то мелькнуло на лице Касима, но на Петра снова навалилась усталость, он перестал прислушиваться к разговорам, как будто не его жизнь сейчас решалась.

Плачущим голосом заговорил Ипатов:

— Я проснулся, когда все посольские возвратились и спали, зашел к тебе, за настойку поблагодарить, а тебя не было, когда все посольские уже спали.