Орден геноцида (СИ) - Ким Сергей Александрович

Пришлось снова бежать, уходя дальше на север — туда, где…

Туда, где по ощущениям словно бы билось исполинское чёрное сердце.

…Ещё три дня дикой погони.

Ещё дважды я давал бой, уже просто пытаясь уменьшить число преследующих меня тварей, а не прорваться обратно. И так уже было понятно, что ближайшие полгода я, скорее всего, проведу в пути из Арафа.

Конечно, не самые приятные полгода моей жизни, но и не самые худшие — дважды мне приходилось выбираться на своих двоих из Ожогов. Хуже всего было во второй раз, когда наш транспортник сбили над Сахарой, а до Карфагена надо было пройти больше двухсот вёрст…

Подходил к концу боекомплект. Оставалось лишь два магазина к автомату, и по гранате — одна к мортире, вторая — ручная.

Кончились эликсиры. Перешёл на одну только магию.

Начал мучать голод, а особенно — жажда. Пришлось пить «вютз», ловить попадающихся на пути мелких гейстов и жрать их. Сначала с непривычки тошнило, но потом немного пообвыкся. Мерзко и тяжело, конечно, а что делать-то?..

…К концу десятого дня я уже не бежал, а так — скорее просто плёлся из последних сил. Панцирный спрут всё не отставал, хотя и тоже сбавил темп. Учитывая, что кроме него в живых осталось не больше десятка тварей, можно было и попытаться прорваться… Но я чувствовал — не смогу.

Спустя ещё два дня я это не чувствовал — знал точно.

Почти сутки я потратил на то, чтобы преодолеть сплошную зону исковерканных Арафом земель — бьющие из земли потоки огня, летающий в воздухе ядовитый пух, перемалывающие всё и вся гравитационные ловушки, озёра кислоты и живые молнии…

Панцеркракен отстал и залёг перед этими тянущимися до самого горизонта полями смерти, одновременно перекрыв единственный более-менее безопасный проход. Так что мне не оставалось ничего иного, кроме как идти дальше…

…Последний крохотный оазис остался в двух днях пути позади. Я провёл около этой грязной лужи целый день, пока она не иссякла. А теперь закончилась и набранная во флягу мутная вода.

Обеззараживающая таблетка убила всякую дрянь, но чище от этого вода не стала, зато приобрела привкус бензина.

Полупустыня всё тянулась и тянулась, превращаясь в пустыню самую настоящую — ни травы, ни кустарников, ни даже вездесущих мелких гейстов. Всё чаще и чаще налетали пыльные бури, которые приходилось пережидать на земле, накрывшись магическим пологом.

Остановились надёжные швейцарские часы, компас перестал показывать на север.

Сквозь затянутое пыльными облаками небо перестало пробиваться солнце, всё время царили багровые сумерки.

Время словно бы замерло, и я потерял счёт дням.

Безумный выжженный мир вокруг сжался до единственной точки равновесия — ока бури, в котором всё шагал и шагал я.

Куда я шёл? Зачем я шёл?

Два самых главных вопроса, что я задаю себе вот уже больше тридцати лет…

Сейчас я шёл к гряде холмов впереди. То есть, как и все годы до этого — в никуда. Это так привычно, что даже не составляет никакого труда — просто иди и придёшь. Может быть. Когда-нибудь.

— П Р И Ш Л О В Р Е М Я.

Земля идёт вверх — холмы низкие, но местами приходится карабкаться. Интересно, что за ними?..

Хотя, нет — неинтересно. За ними всё равно что-то будет, но ничего интересного там не будет… Просто ещё один этап в бесконечной гонке на выживание. В гонке, призом которой является не победа, а избавление от этого опостылевшего мира…

— И Д И К ОМ Н Е.

Истощённый не меньше тела разум начинает выкидывать странные фокусы.

Чтобы погрузиться в транс больше не нужно ходить в Камделире. Чтобы видеть преддверие Той Стороны больше не нужно погружаться в транс.

Перед глазами то и дело всплывают лица. Иных я помню, иных забыл, иных и не знал никогда.

Слышу голоса — они смеются, плачут, умоляют, угрожают… Иные из них я помню. Но поверх всего этого…

— Т В О Я Ц Е Л ЬЗ Д Е С Ь.

Голос… Нет, даже ГОЛОС звучит набатом в ушах и расходится гулким эхом в костях. Звучит набатом и бьётся в унисон с чёрным сердцем Арафа.

Когда я начал его слышать, в какой момент? Уже даже и не помню. Может — это началось вчера, может — вечность назад.

— П У Т Ь З А В Е Р Ш Ё Н, Ч Е Л О В Е К.

ГОЛОС поднимает из памяти всё новые и новые воспоминания.

Я вспоминаю и вспоминаю всё, что было со мной.

Не самая долгая жизнь, не самая счастливая жизнь. Даже, наверное, не плохая — просто бессмысленная. Мне не хватило сил принять потери и продолжить жить дальше, а всё, что я смог — просто двигаться по инерции вперёд. Не в будущее, а от плохого — к худшему.

— И Д И К ОМ Н Е.

Я вспоминаю свой первый наёмный отряд и его командира — барон Пожарский навсегда стал для меня примером для подражания.

Вспоминал службу Пакту. Бесконечную череду битв и войн, бесконечную череду лиц. Пески Аравии, ледяные острова севера, леса Европы, поля России, джунгли Африки…

— П Р И Ш Л О В Р Е М Я.

Я вспоминаю, как переметнулся к Сопротивлению.

Ещё один поток сражений без конца и края, но теперь уже против вчерашних нанимателей и союзников.

То, чему меня когда-то учил дядя, пригодилось мне, когда пришлось ловить повстанцев — охота на людей мало отличается от охоты на гейстов.

То, чему я научился на службе Пакта, пригодилось, когда он стал моим врагом.

— П У Т Ь З А В Е Р Ш Ё Н.

Почему меня не расстреляли сразу? Наверное, просто повезло. У Сопротивления были ко мне огромные счёты — слишком многих я и мои «церберы» отправили на Ту Сторону… Но мне повезло, и мне встретилась тётя, о которой я никогда раньше не знал.

Ещё одна Винтер — потерянная Винтер, ведь у цербера всегда три головы…

— И Д И К ОМ Н Е.

Машину Ингеборги подорвали спустя два дня после того, как она выдала мне это задание — последнее своё задание. И я тоже теперь остался последним.

Последним из клана Винтер.

— П Р И Ш Л О В Р Е М Я.

Я погружаюсь всё глубже и глубже в пучины памяти.

Учёба в Печорском училище. Похороны Вильгельмины. Потоп.

Гребень холма оказывается неожиданно тонким, я запинаюсь и кубарем скатываюсь вниз.

— Т Ы О Б Р Е Т Ё Ш Ь Т О, Ч Т ОЖ Е Л А Е Ш Ь.

Перед глазами разбивается калейдоскоп воспоминаний.

Мы соревнуемся в стрельбе. Я спорю с Хильдой, кому разбирать хлам в чулане. Я готовлю с Вилли ужин. Дядя рассказывает очередную смешную, но жутко пошлую историю. Мы гуляем на ярмарке. Мы сидим вечером перед камином, читая не очередной Охотничий дневник, а приключенческий томик Буссенара…

— П У Т Ь З А В Е Р Ш Ё Н, Ч Е Л О В Е К.

Я лежу на земле, глядя в затянутое пыльными облаками небо.

Осколки калейдоскопа воспоминаний догорают перед глазами, выжигая в памяти, будто на фотоплёнке, последние дни моей жизни, когда я был по-настоящему счастлив.

Хочется закричать, но из горла, будто бы стёртого наждачной бумагой, не вырывается и звука.

Да и незачем кричать.

Здесь нет никого, кроме меня и пустого Арафа. И прошлого уже не вернуть, сколько не кричи и не сожалей. Всё, нет его. Оно ушло.

Когда? Наверное, когда погибла Вилли. А, может, оно умерло окончательно, когда я оставил Хильду в том Аду…

— Как я могу быть в Аду, — надо мной склоняется женщина. — Если я навсегда в твоём сердце, Конрад?

На меня смотрит… Хильдегарда.

Не та, какоя я её запомнил — безбашенной шестнадцатилетней девчонкой. И не та, какой я встретил её в последний раз — почти безжизненной куклой.

Хильда, что сейчас с мягкой улыбкой смотрела на меня, была не младше меня. В длинных, пшеничного цвета волосах хватает седины, но она всё ещё была красива.

— Тебя нет… — прошептал я. — Тебя нет… Я убил тебя…

— Может быть, — усмехнулась сестра. — А, может быть — это я убила тебя? Но сейчас и я, и ты — здесь, вместе.

Невесть откуда взялись силы, чтобы перевалиться на бок и подняться на колени. Я протянул руку, чтобы коснуться своего наваждения…

Пространство под моими пальцами пошло волнами, когда я натолкнулся на призрачную преграду.