Персики для месье кюре - Джоанн Харрис

— Пойдем к нам, — предложила я Жозефине. — Приготовим шоколад, поболтаем. Все равно с этим мы ничего пока поделать не можем.

И мы вернулись в домик Арманды. Я сварила горячий шоколад с кардамоном и испекла персиковое печенье — оно было готово уже через двадцать минут, — использовав для этого только что сваренный джем, немного взбитых сливок и ложку арманьяка. Розетт и Майя охотно мне помогали и перепачкали всю кухню; Розетт все время напевала свою песенку без слов, а Майя торжественно вторила ей стихами собственного сочинения и стуком деревянной ложки по столу:

— Домашний джем…

— Бам бадда-бам…

— Вианнин джем на рамадан!

Жозефина не могла удержаться от смеха.

— А я-то думала, что мальчишки самые смешные.

— Надо отнести вечером немножко этого печенья моему джиддо, — сказала Майя, когда с печеньем было покончено. — Может, на ифтар и он несколько штучек съест. Мой джинн его уже немного заколдовал, и теперь он лучше себя чувствует.

— Надеюсь, вскоре твой джиддо совсем поправится, — сказала я.

Это не то чтобы колдовство, но у каждого из нас есть свои волшебные секреты. Сказанное шепотом слово, тайный знак, щепотка специй. Удачно выпавшая карта. Песня.

Майя улыбнулась и сказала:

— У моего джинна получится. Это было мое первое желание — из трех.

Ну что ж, Майя, может, и получится. Порой случались и более странные вещи. После посещения старого Маджуби я поняла: его страдания вызваны вовсе не болезнью, а тем, что Оми называет васваас: дьявольским шепотом, который пробирается в ваши мысли, вызывает тревожные сны, депрессию, отчаяние. Ссора с сыном. Утрата всеобщего доверия и уважения. То, что его больше не воспринимают как достойного лидера. Уход Алисы из дома, причем при столь загадочных обстоятельствах. Все это как-то разом навалилось на старика и, разумеется, послужило главной причиной его недуга и внезапного одряхления.

— Мы непременно испечем еще такое печенье и возьмем его с собой, когда тебе пора будет возвращаться домой. Кстати, Алиса тоже хотела повидаться с дедушкой. Я уверена, что он вам обеим так обрадуется, что сразу почувствует себя лучше.

— И мой Фокси обязательно сделает так, что он совсем поправится! — сказала Майя.

В пять часов домой вернулась Анук и привела с собой Пилу, Люка, Жанно и Алису. Все они пребывали в прекрасном настроении, хоть и были с головы до ног заляпаны краской. Я отправила их умываться и переодеваться, а сама сунула в духовку еще один противень с персиковым печеньем. Влад, от шерсти которого тоже пахло свежей краской, тем временем пробрался на кухню, улегся возле плиты и уснул, подергивая во сне лапами. Я сварила новую порцию шоколада, только добавила туда еще сахара, алтея и сливок, и все мы снова уселись вокруг покрытого шрамами старого кухонного стола Арманды. Мы ели, пили, болтали, смеялись — казалось, мы прожили здесь всю жизнь, а не каких-то две недели.

— Магазин теперь выглядит просто сказочно! — сказала Анук. — Почти так же хорошо, как тогда. Только ему нужна новая вывеска …

Я внимательно на нее посмотрела. А Анук быстро глянула на Жанно, и он поспешно заметил:

— Если, конечно, кто-то снова захочет устроить там chocolaterie. Хотя это совсем нетрудно. И всего-то нужно поставить прилавок, да несколько шкафчиков со стеклянными дверцами, да еще, может, два-три столика со стульями…

Розетт вздохнула и сказала на языке жестов: «Мне там нравится. Я обезьянок на стене нарисовала».

— Ну, мы же просто предлагаем, — поддержала ее Анук. — Хотя мне кажется, что никакой школы там больше не будет.

Ох, Анук! Ох, Розетт! В жизни ничего не бывает просто так. Мы вот не собирались надолго здесь оставаться — тем более селиться здесь. Мы прожили в Париже дольше, чем в любом другом месте, где я когда-либо бывала. Отказаться от той нашей счастливой жизни, признать свое поражение — нет, это просто немыс-лимо!

И потом, у нас ведь есть Ру. Что он-то скажет? Он так старался построить нашу общую жизнь, связать воедино свою привычку к цыганскому существованию и наше желание где-то осесть. И все это бросить сейчас — тем более ради Ланскне? Да Ру счел бы это самым ужасным предательством! Вряд ли он смог бы пережить такое. Вряд ли смог бы адаптироваться. Может ли вообще такая речная крыса, как он, полностью изменить себя? Да и захочется ли мне самой, чтобы он попытался это сделать?

Стук в дверь положил конец моим размышлениям. Жозефина пошла открывать. По-моему, она надеялась, что это Рейно…

Но это был Карим Беншарки.

Он ворвался, отодвинув Жозефину в сторону, как какую-то занавеску, и мне вдруг вспомнился Поль-Мари, каким он был восемь лет назад — пьяный, разъяренный, стремящийся во что бы то ни стало вломиться ко мне в chocolaterie. Цвета Карима буйствовали, лицо его пылало, но он был по-прежнему невероятно красив; только сейчас в нем горел какой-то неведомый огонь, опасный, как лесной пожар.

Алиса, увидев Карима, так и замерла. На мгновение эта уловка почти помогла. Он не сразу узнал ее в тесной, забитой людьми комнате. Тем более сейчас, с коротко стриженными волосами, Алиса была настолько не похожа на себя прежнюю, что он мог попросту ее не заметить. Золотистые глаза Карима пристально всматривались в полдюжины повернутых к нему лиц. Затем зрачки его слегка расширились, и он уперся взглядом прямо в Алису.

— Значит, это правда. Ты действительно здесь. — И он повернулся ко мне. — От всей души прошу меня извинить, мадам Роше. Я не собирался вламываться к вам подобным образом. Не знаю, что она вам тут рассказывала, но вот уже несколько дней, как она исчезла из дома, и ее родные…

— Кто вам сказал, что она здесь? — спросила я.

— Это неважно. Они же сказали правду. — И он снова повернулся к Алисе: — О чем ты только думала, когда сбежала из дома? Разве ты не понимаешь, что твои родители с ума сходят от беспокойства?

Алиса что-то ответила ему по-арабски.

Он прервал ее:

— Все это неважно! Идем домой.

Алиса молча покачала головой.

— Идем, Алиса. И оденься как полагается. Твоя мать места себе не находит…

— Мне все равно, — сказала она. — Я не вернусь домой. И ты не имеешь никакого права мне приказывать.

Карим выстрелил в нее чередой яростных арабских фраз, и лихорадочно горевшие цвета его ауры вспыхнули с новой силой. Затем он решительно шагнул к девушке, но она столь же резко от него отшатнулась и что-то сказала, явно протестуя. Голос Карима зазвучал еще громче и яростней.

— Прекратите! Оставьте ее в покое! — вмешался Люк. — Она живет у Вианн. Здесь она в полной безопасности. И как только она с-сама захочет пойти д-д-домой… — Призрак детского заикания вдруг вновь возник в его голосе, но взгляд Люка был достаточно спокоен, да и сам голос звучал на удивление по-взрослому. — Когда Алиса будет готова вернуться, она вернется. Но пусть она сама сделает выбор.

Несколько мгновений Карим смотрел Люку прямо в глаза. Он явно его не помнил, ведь Люк последние два года почти все время провел в университете. Затем сделал еще шаг к Алисе, и тут Влад вдруг негромко, но грозно зарычал. Карим осторожно глянул на пса и велел:

— Забери свою собаку!

Алиса что-то сказала ему по-арабски, и он, злобно сверкнув глазами, немного отступил от нее.

— Нет, это просто странно! — сказал он. — Ты что, представление здесь хочешь устроить? — Карим презрительно глянул на Люка. — Может, это он — причина твоего побега? Какие еще сказки ты тут рассказывала?

— По-моему, — снова заговорил Люк, — вам с-следует уйти.

Карим некоторое время внимательно на него смотрел, потом сказал:

— Я знаком с твоей матерью. Это мадам Клермон, верно? Она всегда оказывала нам большую поддержку. Интересно, что она скажет, если узнает, во что ты вмешиваешься.

На мгновение Люк растерялся. Затем взял себя в руки и без малейших признаков заикания твердо сказал:

— К ней это не имеет ни малейшего отношения. Этот дом принадлежит мне. Алиса — моя гостья. И Пилу тоже, а его пес всегда нервничает, если кто-то пытается угрожать моим гостям.

Я заметила в глазах Карима некоторое удивление. На самом деле все мы были удивлены поведением нашего «маленького Люка». Похоже, этот некогда весьма пассивный и мрачный мальчик, страдающий заиканием, наконец-то сумел освободиться от доминирующего влияния матери.

Алиса внимательно наблюдала за происходящим, и лицо ее светилось, как у человека, который только что нашел ответ на вопрос, который до этого казался ему неразрешимым. В волосах у нее и на лице все еще виднелись брызги желтой краски. Она выглядела сейчас такой невероятно юной и красивой, что щемило сердце.