Обман - Клэр Фрэнсис

– Почему же вы сделали это, миссис Ричмонд? – мрачно спрашивает Доусон.

– Мне казалось… – Я качаю головой, как бы удивляясь собственной глупости. – Мне казалось, что правда только все запутает. Что вы… всерьез поверите в версию с Аткинсом.

Боковым зрением я вижу, что Леонард недовольно хмурится, глядя на меня.

– Ах вот как? – сухо удивляется инспектор. – Вы не считали эту версию продуктивной?

– Честно говоря, я расценивала ее как бредовую. И думала, что если расскажу вам о лодке…

– Надувной лодке?

– Да. Если я расскажу о ней, вы зацепитесь за эту деталь и ситуация вновь обострится. Я думала, что мое сообщение еще больше запутает дело. Я не знала… Весьма сожалею.

Доусон сосредоточенно молчит и напряженно дышит. Учитель, рассердившийся на нерадивого ученика.

– Миссис Ричмонд, вы должны были понимать всю серьезность своего поступка.

Я сокрушенно киваю.

– Я действительно не осознавала этого.

Инспектор резко выдыхает носом воздух.

– Итак, где же вы обнаружили лодку?

– Она находилась на илистой отмели.

– Где именно?

– На некотором расстоянии вверх по течению.

– На каком именно расстоянии?

– Ну…метров пятнадцать-двадцать. Может, чуть больше.

– Вы могли видеть ее с пристани?

– Да.

– И что же вы сделали?

– Когда увидела ее? Я подумала, что лодка, очевидно, не была крепко привязана к пристани и ее отнесло в реку. Я пошла и достала ее.

Доусон снова громко сморкается. Когда в комнате наступает тишина, я слышу отдаленные голоса в коридоре.

– Можно задать вам вопрос, миссис Ричмонд? Как именно вы достали лодку?

– Ну… я прошла по илистой отмели, а потом подгребла на лодке к пристани.

– Подгребли? С помощью весел?

– Нет, одного весла, – отвечаю я. – Я села на носу лодки и, используя попеременно весло, подогнала «Зодиак» к пристани.

– Это было трудно?

– Нет, мне помогало течение.

– Течение?

– Да, отливное течение.

– А что, направления течения меняются? Интересно, зачем он это вытягивает из меня?

– Да. Утром оно направлено вниз, в сторону моря, а вечером – вверх по течению реки. Мне пришлось это освоить, – с коротким смешком произношу я.

– Когда вы гребли, и позже, у пристани, вы не заметили на лодке чего-нибудь необычного?

– Простите?

Мы оба знаем, что я прекрасно слышала вопрос. И оба знаем, что я оттягиваю ответ.

Глаза у Доусона слезятся. Он быстро моргает.

– Было ли что-нибудь такое, что привлекло ваше внимание?

– Вы имеете в виду… – Но Доусон не помогает мне с ответом. – Ну, лодка была в иле. И вовнутрь я также занесла много ила, – говорю я, пожимая плечами. – Больше ничего. Что еще такого могло там быть? – Я смотрю на Фишера, на молодого офицера у стены, как будто они могут подсказать мне ответ. – О чем идет речь? – В голосе у меня звучит обеспокоенность.

Все молчат.

– Вы почистили лодку? – продолжает Доусон.

– Да, я соскребла ил, насколько могла.

– А весла? Они находились в лодке, когда вы обнаружили ее на отмели?

Я тщательно обдумываю ответ.

– Да.

– И вы пользовались ими, когда подгоняли лодку к пристани?

– Да, одним из них.

– Весла тоже были испачканы илом?

– Я не заметила. Но не думаю.

– А больше вы на них ничего не заметили?

И тут до меня доходит! Весла! Да, да, весла! Я плохо почистила их и они обнаружили на них кровь Гарри.

– Вы мыли весла, миссис Ричмонд?

На губах у меня появляется нервная и совсем не подходящая моменту улыбка.

– Может, на них попадала вода, когда я гребла. Но специально я их не мыла.

Это точно весла. Что же это значит для меня? В мою душу закрадываются новые страхи.

Доусон молчит, что-то сосредоточенно обдумывая. Наконец он тяжело вздыхает.

– Жаль, что вы раньше не рассказали нам правду, миссис Ричмонд. – Когда он поднимает глаза, выражение лица у него жесткое, и мне в голову приходит мысль, что инспектор не поверил ни одному моему слову.

Иногда крик ребенка проникает в вас до самой глубины души, он заставляет нестись по направлению к источнику, откуда исходит угроза. Драться, защищать, разрывать на куски, убивать.

Когда однажды в пятилетнем возрасте Кэти потерялась в толпе и закричала, то мне показалось, что от ее крика сердце у меня заледенело. В другой раз, когда ей было семь лет, и мы были в гостях у друзей, собака – терьер схватила дочь за рукав платья. Крик Кэти заставил меня без памяти броситься ей на помощь. Я вцепилась руками в челюсти терьера и раздвинула их с силой, о наличии которой в себе даже не подозревала.

Когда Кэти позвонила мне в ту пятницу вечером в дом Молли, она не кричала – она издавала звуки, похожие на стоны, перемежавшиеся с рыданиями. Эти звуки, а также то обстоятельство, что Кэти почему-то оказалась не в интернате, а дома, буквально подбросили меня на ноги, вытолкнули к машине и заставили гнать домой на полной скорости.

По дороге в Пеннигейт я старалась убедить себя в том, что вряд ли с Кэти случилась какая-то страшная беда. Ведь моя дочь иногда воспринимает обыкновенные происшествия чересчур болезненно. Но в тот самый момент, как, войдя в дом, я окликнула Кэти и услышала ее отчаянный плач наверху, чувство ужаса пронзило мое сердце.

Полностью одетая, Кэти сидела в моей ванне, наполненной водой лишь наполовину. Вода в ванне была темная.

Я, как заведенная, спрашивала ее, что случилось. И повторяла этот вопрос столько раз, что мне стало казаться, будто он сам по себе отдается от стен многократным эхом. Сначала Кэти ничего не говорила. Она дрожала, как-то обреченно мотала головой, всхлипывала и стонала. Когда, наконец, она смогла что-то произнести, разобрать смысл ее слов было невозможно. И все же я сразу все поняла. И будто шагнула в пропасть, в бездну.

Испытывая мучительную душевную боль, я крепко прижала Кэти к себе и стала покачивать ее, словно маленького ребенка. От этого грязноватая вода в ванне заходила волнами. Кэти задрожала еще сильнее. Я вынула пробку из ванны и выпустила мутную холодную воду. Потом помогла дочери снять одежду и набрала целую ванну теплой прозрачной воды. Я вымыла ее, завернула в большое мохнатое полотенце и уложила на свою кровать. Не переставая гладить волосы Кэти, все повторяла, что люблю ее. Я чувствовала себя так, как будто внутри у меня все высохло.

Затем я дала Кэти две таблетки снотворного, а когда она немного успокоилась, стала задавать ей мучительные для меня вопросы. Тихим и спокойным голосом, начав с самых простых. Что заставило Кэти приехать из интерната домой? Как она добралась до Пеннигейта? Поначалу она не хотела отвечать, но потом с болью стала выдавливать из себя слова, которые больше походили на стон. Наконец я разобрала.

– Он сказал, что ты там… Он обещал… обещал… Сказал, что ты укладываешь вещи… Он уверял, что ты там…

Другие ее фразы были такими же отрывочными, но в конце концов я поняла, что Гарри позвонил Кэти в интернат, заверил ее, что я буду вместе с ним на яхте, предложил, чтобы мы поужинали втроем и попросил ее приехать на такси.

Слова Кэти с трудом доходили до моего сознания – словно кто-то силой вбивал мне их в голову. Гарри сказал, что я буду с ним. Значит, он солгал Кэти. И солгал не просто так, а с умыслом: он хотел убедить Кэти, что в тот вечер она будет в безопасности. И поняв это, я осознала и другое: Кэти все время жила под угрозой со стороны Гарри, все время боялась его.

И тогда мне оставалось задать всего один вопрос. Я произнесла его шепотом:

– Это случалось и раньше?

Кэти не ответила, и я повторила вопрос. Но она глубоко уткнулась в подушку и молчала. И само по себе молчание было ее ответом.

Я испытала что-то близкое к приступу дурноты. Мне захотелось изрыгнуть из себя даже малейшие остатки любви, какую я когда-то испытывала к Гарри. Мне захотелось зачеркнуть все мои прежние чувства к нему. Мое отчаяние было тем более велико, что я понимала, насколько сама виновата в случившемся. Я должна была не допустить этого, должна была предвидеть.

Я снова подумала о дьявольском замысле Гарри, о том, как он распланировал свое преступление, и внутри меня что-то оборвалось. Осталась только холодная ярость.

Раньше я считала, что неплохо знаю себя. В моем возрасте люди обычно осознают границы своих эмоций. Я испытала себя и в счастье, и в горе. Но мысль о совершенной Гарри подлости заставила мои чувства выплеснуться за привычные границы. Во мне вскипела незнакомая мне доселе ярость. Это уже не было похоже на приступы детской злости, какую я иногда испытывала по отношению к матери, и не имело ничего общего с чувством обиды, временами посещавшем меня в замужестве. Это была ярость, заполнившая меня целиком. Она забушевала во мне, словно шторм, и вытеснила из сердца все остальные чувства.

Оставив заснувшую Кэти, я натянула плащ и выскользнула через боковую дверь в сад. Вышла на тропинку, ведущую к пристани, и побежала к реке. В темноте я часто спотыкалась и падала. Словно в забытьи, говорила сама с собой. И предательство Гарри открывалось мне с новых ужасных сторон.