Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях - Михаил Юдсон

Водила бросил руль и потянулся:

— Конечная — Якирск. Оплот… Достигли, слава Лазарю!

Илья взял свой дорожный мешок и вслед за водилой вылез из «айзика». Теплынь. Цветами пахло незнакомыми. Пошатывало. Бездна вверху, бездна внизу, ключ при мне. Хорошо. Водила, правда, смотрел на Илью как-то неодобрительно, воротил нос:

— Изгваздался весь! Обляпался. А мылся меж тем. Душ принимал, мылился, жиры аразские переводил.

— Где вы видите? — пытался слабо протестовать Илья, но Гришаня не слушал. Схватил за плечо:

— Айда с дороги!

Он потащил Илью куда-то за дом — там оказался маленький открытый бассейн с проточной водой.

— Это — миква. Лезь давай.

Илья медленно опустил свой мешок на траву. Сел, стянул, кряхтя, с наслаждением, тяжелые сапоги, вышел из пыльных одежд. В исподнем по траве истово подошел к краю. В микве плавали листья на поверхности. Водила добродушно подталкивал:

— Ну, плюхайся в плескательницу! И чтоб мне окунулся восемнадцать раз!

Мокрый белый мрамор под ногами. Голубой кафель стенок. Из отверстия в стенке лилась горячая вода. Аква, миква. Ступенек не было. Илья прыгнул. Во-о… Ох-х… Хорошо-то… То-о-ово…

Водила стоял и радостно покрикивал:

— То-то! Давай-давай! Как звать-то — Илья? Давай, Илья, воду промочи!

Стало уютно, тепло и спокойно. «Сейчас он уедет, — думал Илья умиротворенно, размякнув. — А я останусь стражничать. Микрожаль, что водила уезжает, я уже немножко присох к нему, свыкся. Видно, не свидимся больше, Гришаня. Прощай, крошка на скатерке шулхан-аруха, я привезу тебе саблю видака Нюмы и парапан дождя». Тут махонькое медосборное насекомое с размаху налетело на Илью и с испугу ужалило его в щеку.

Гирш стоял, покусывал травинку и, улыбаясь, смотрел, как Илья, сопя и ругаясь, по скользкой наклонной стенке лезет из миквы, выбирается на сушу.

II. Лето. Страж

«Сад наш словно в снегу —

Это вишня в цвету.

Хорошо бы собаку купить».

Летний зной заливал казарму. Лежавший в углу на нижней койке пошевелился, открыл глаза, поднял их горе́ — увы, ни голубой глыбы неба, ни даже достоверной равнины побеленного потолка не открылось. Лишь ржавая унылая сетка верхней лежанки и просачивающееся через нее трухлявое тело матраса. «А над той да койкой, — зевнув, подумал проснувшийся, — видимо-невидимо гнездится последующих, скрепленных горной смолой, ярус на ярус, кирпич на кирпич (раствору, твари! впрячь гнедка Свадильфари!), небо на небо, шарообразно, шамаимно, слоено, римано, Ярусалим небесный, тяжкая ярмолка Храма, сон на сон — такая выстраивается лестница на Шкаф, наш кафедральный тотем, мой амулет, прогнившие ступени, и что-то нацарапано на койне, топ-топ, на кой, спросил бы рав из Ляд, а почему нет, исполать».

Он запустил руку в стоявший возле кровати сапог и выволок оттуда тетрадь в черном клеенчатом переплете. Еще раз зевнул широко, раскрыл тетрадь и стал читать:

«Я, Иль, младший Страж, веду эти заметы почти полгода. Наконец, я решил объединить разрозненные клочки, наброски наспех, затрудненную скоропись, невнятные обрывки текстов — как вольный ётун-каменщик укладывает глыбки — дав зарок, переписав начисто в тетрадку, замкнув в клеточку, дабы позывы не истлели втуне. Я снизойду до несильных мозгом и буду удобен и распахнут. Амен уже. Внимайте.

Городок наш Якирск тихий, весь в Садах. Казарма наша стоит на краю крепости, «у самого Ваала», как выражается старшина нашей дружины прапорщик Ермияга. У него хриплый северный говор, обветренное лицо, строгие глаза, и ему случалось бывать в деле.

В казарме шесть этажей, она сложена из красного кирпича. Я люблю смотреть с самой верхотуры из окна на закат — солнце садится за Столбы, последние лучи плавятся в стекле. Небо опалового цвета. Время пламененья, багреца — неугасимого несенья Стражи.

Казарма наш дом, мы тут живем. Отсюда уходим в караулы — охранять Сады, сюда возвращаемся после дежурства. Мне всегда приятно возвращаться со двора, со смены в нашу казарму. Она представляет собой большое шестиэтажное здание. На первом этаже — цементированный плац, на нем происходят построения, так называемые «плинейки» (это был такой Плинер Старший, крупный организатор толп). На втором этаже — штаб и канцелярия, там располагаются наши командиры: председатель дружины полковник Леви, начштаба подполковник Товий, зампотылу тоже опять подполковник Рувим и замполит майор Авимелех. Это без преувеличения удивительные люди, но о них позже. На третьем этаже — столовая-триклиний, где имперскими рудиментами остались поцарапанные мраморные столы, с трех сторон окруженные ложем. Здесь мы принимаем пищу. Кормят, надо доложить, до отвала. В шутку мы даже называем столовую-триклиний — обжорка. Мол, хряем, лех-лех, в обжорку, похаваем взахлеб! Поглощаемый рацион по-настоящему вкусен и питателен, в него входят оладушки, голубцы, яичко вкрутую, сырники, запеканка творожная, лапша с зеленым маслицем поддонья, салаты из свежих овощей, кровяная колбаса, пироги с яблоками, требухой и медом, просто слюнки текут. Четвертый этаж отведен под бытовки, уголки для занятий, там же находится Лазаревская комната. Пятый этаж целиком занимает книгочитальня, вотчина замполита Авимелеха — харч духовный, освященное место. На последнем, шестом этаже, под крышей — спальные комнаты Стражей. Они небольшие, но уютные. В каждой комнатушке по две железных двухъярусных кровати, на них спят четыре человека — Крепкий Квадрат, «каковой образует при сжатии доблестное звено Сторожевой Цепи». Теперь с полным правом могу сказать, что одна из таких кроваток — моя.

Расскажу, как я впервые попал в нашу казарму. Это было зимой, помню, моросил дождик, я прикрывался мешком, меня доставили из аэропорта на машине, обмакнули в микву и завели в канцелярию. Я, признаться, думал, что придется долго ждать, заполнять палимпсесты, но нет. Меня только спросили, не хочу ли я покушать с дороги, уточнили — есть ли плоскостопие («Хорошо! Сподручней будет аразов давить!»), сразу присвоили «младшего Стража», указали мою комнату («Смотри, там будет нарисовано на двери схематически цветок-роза») и — гоп, гоп — погнали наверх, пожелав спокойной стражи. Я, волнуясь, взлетел на шестой этаж, перепрыгивая через ступеньки, мешок за спиной, язык на плечо, щека раздута от пчелиного укуса, протопал по длинному коридору мимо комнат без номеров, но с изображениями цветов и трав, и распахнул, запыхавшись, нужную хлипкую дверь: «Эвоэ, отважные!»

Посреди комнаты стояла табуретка, на ней сидел коренастый красномордый здоровяк в просторных цветных трусах и пришивал к синей форменной рубашке белую тряпочку. Завидев меня, он отложил шитье, воткнул иголку себе в мускулистое бедро и обрадованно развел руки:

— Никак, малой явился! Неоперенный! Ну, не обессудь, объяснять буду!

Он подошел ко мне вплотную, чуть не отдавив ноги, и прорычал:

— Ты хоть знаешь, микроб, из чего состоит подворотничок?! Строение его?

Я было отшатнулся в замешательстве, но из угла, встав с кровати, ко мне шагнул плечистый высокий парень в черной майке с надписью «Рази аразов!», доброжелательно оглядел меня и протянул крепкую загорелую руку:

— Матвей, звеньевой.

Кивнул на краснорожего:

— Марк, он занозистый. Горячность эта от желания помочь. Не бери в голову. Потихоньку-полегоньку. Будет хорошо.

Третий из обитателей жилища — рыхлый, неуклюжий увалень в обвисшей форме Стража, перепоясанный скрипящими ремнями, обвешанный подсумками, с открытой кобурой на животе — сказал смиренно тоненьким голосом:

— Когда в незнакомое помещение врываешься, по уставу сразу падать надо на руки и откатываться в угол, обнажая при этом служебный ствол, однако же не открывая пальбы тотчас, а лишь…

— Глуши, Яша, — перебил его Марк. — Это Яша Без Яиц, — ухмыляясь, представил он рыхляка.

Я сразу представил, как Яша закемарил обнаженный, раскинувшись, жарко же, а Марк, хамовит — горячий парень, вошел и, узрев, стал смеяться. Но вежливый Матвей разъяснил, что это просто присказка такая генитально-былинная — существовали легендарные «бойцы Блибейцим», мужики с придатками, известные дозарезу своей разумной осторожностью. Величественно висящие ядра — бей-беги, гля! А вообще Яша славится поразительным знанием наизусть целых талмудов сторожевых инструкций.

— Учить надо, — смущенно закивал на это толстый Яша. — Сидеть учить предписания назубок и блюсти.

Мне и Матвей, и Марк, и даже Яша-жиртрест сразу пришлись по шерсти — дружбаны! — и очень скоро я, как глаз в паз, вошел в Крепкий Квадрат, в звено «роза» охранно-истребительного отряда «Кол» отборной сторожевой дружины «Барак».

Обыкновенно день тек так — утром встаешь по горну, плинейка на плацу, подъем флага, вынос знамени, зачитывают «Свиток Героев» (не весь, кусочек), гаркаем наш девиз: «Днем на Страже, ночью там же», выходит, опираясь на палочку, полковник Леви, читает по бумажке, уложенной на дно шапки — речь его по-солдатски сочна и эзотерична: бокр тов, звероящеры, цветущие ветви, тыры-пыры, палки в дыры, что снилось, герои койки, защитники пайки, надеюсь, расстояние между небесами мысленно отмерено в пейсах, желаю хорошего бденья, зец, разбежались по постам. Чешешь завтракать в триклинку, речевку по пути чеканишь: «Кто идет? Мы идем, дружная дружина…» Потом, сытыми, развод в караул, в Сады, будь они неладны. Там начкар Гедеон расставляет тебя по вышкам, заботливо проверяет снаряжение — «заряд забил?» — и трусит к себе в Будку лишонить дальше. Храпит так, что земля трясется. А ты стоишь стоически, посматриваешь. Засим сменка, на обед — полуденное ядение. После обеда, естественно — тихий час. На спад — спать, потом — подъем. А дальше как Лазарь даст, вон график на стене начертан: или вновь на вышь, торчать до ужина (полдник с собой дают), или свободное время — на кружок ходишь, в читалку заглянешь, а то и на плац пойдешь — «прыгать». Я же, к примеру, боевой листок выпускаю. Свалилось на меня это так. В один из днищ я сидел в нашей спальне на кровати и листал взятый в читалке том «Чешуйчатокрылые и рдянознаменные Колымосковии». Постучав, вошел замполит Авимелех — молодой, энергичный, совершающий рутинный обход казармы. Я слегка поднял указательный палец — вижу, приветствую. Замполит опустился, придвинув, на табуретку и улыбнулся: