Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души - Р. Дж. Холлингдейл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Непонимание наверняка огорчало и возмущало его – но как ему хотелось известности! В действительности он познал только ее начало. «Ко всему, что было трагического в жизни Ницше, – писал датский критик и историк литературы Георг Брандес, – прибавилось еще одно: после неуемной жажды признания, доходящей до болезненности, он достиг почти фантастической степени славы – тогда, когда, будучи еще жив, оказался отторгнутым от жизни.
1 января 1888 г. воскресное издание «Bund» Бернера напечатало статью Карла Шпиттелера – это был первый из где-либо появившихся обзоров творчества Ницше в целом. С Ницше уже вступил в переписку Брандес: 3 апреля он написал ему, что имеет намерения прочесть серию лекций в университете Копенгагена об общих положениях философии Ницше:
«Вчера, – сообщал он, – когда я взялся за одну из Ваших книг, я внезапно почувствовал что-то вроде досады при мысли о том, что никто здесь в Скандинавии ничего не знает о Вас, и вскоре решился разом сделать Вас известным».
Лекции прошли с большим успехом, сообщал Брандес, и Ницше снова и снова, весь остаток года, возвращается к ним в письмах: он, очевидно, был невероятно счастлив, что наконец-то его заметили. Брандес, действительно, был первым лицом с международной репутацией, кто понял и оценил значение Ницше, и вступительные слова его «Очерка об аристократическом радикализме» (1889) – «Фридрих Ницше представляется мне самым интересным писателем в немецкой литературе нынешнего времени» – были первым достойным признанием, полученным Ницше в печати.
Брандес желал заинтересовать его творчеством Кьеркегора и Стриндберга; но для Ницше тогда уже было слишком поздно извлекать какую-то пользу из учений тех или иных авторов, а его недолгая переписка со Стриндбергом отмечена явными признаками помешательства с обеих сторон.
В дополнение к долгожданному признанию, он начал серьезно задумываться над вопросом об издании своих трудов. Сочинения этого года предназначались к публикации на нескольких языках. В качестве переводчика «Ecce Homo» он имел в виду Стриндберга. У него возникла мысль о том, чтобы стать единственным владельцем всего своего творчества. Когда Фрицш приобрел все его работы, вплоть до «Заратустры», Ницше в качестве особого условия сделал оговорку, что он сам будет издавать все свои будущие книги, и заключил на этот счет соглашение с С.Г. Науманном; несмотря на то что имя Науманна стоит на титульном листе последующих книг, на самом деле фирма выполняла только технические работы и служила лишь типографией, а собственно издателем был сам Ницше. Именно при таких обстоятельствах появились «По ту сторону добра и зла» и «Генеалогия морали». К началу 1888 г. Ницше полностью истратил свои сбережения, и его друзья начали объединяться, чтобы помочь ему: Дойссен выслал ему 2000 марок (возможно, при участии Пауля Рее), Мета фон Салис дала ему 1000 франков, и этими деньгами он расплатился за публикацию вышедшей в сентябре работы «Казус Вагнер».
Будучи издателем Ницше и Вагнера, Фрицш также выпускал «Musikalisches Wochenblatt» («Музыкальный еженедельник»), и в номере от 25 октября появился ответ на «Казус Вагнер» Рихарда Поля, озаглавленный «Казус Ницше». Ницше пришел в негодование (а может быть, просто сделал вид), что Фрицш допустил нападки на одного из своих авторов, и написал ему короткую, язвительную записку:
«Сколько вы хотите за всю мою литературу? In aufrichtiger Verachtung[61] Ницше».
Фрицш ответил: 11 000 марок. Ницше решил отнестись к ответу всерьез и попросил совета у братьев Науманн. Их позиция была такова: принимая во внимание лекции Брандеса и довольно оживленную журналистскую полемику вокруг его имени, следует ожидать резкого увеличения продаж его книг, и, если ему удастся достать нужную сумму, он станет единственным владельцем всех своих работ как раз в нужный момент. Получив такую консультацию, Ницше написал стряпчему в Базель, испрашивая возможности получить кредит.
Такой всплеск деятельности был, однако, в основе своей следствием повышенного внутреннего возбуждения. Склонность к завышенной самооценке, некогда бывшая не более чем свойственной ему склонностью к преувеличениям, постепенно перерастала в явное психическое отклонение, и направление и скорость этого продвижения наиболее отчетливо можно проиллюстрировать рядом выдержек из его писем периода с октября по конец декабря.
К Мальвиде, 18 октября (ответ на ее недовольство очерком «Казус Вагнер»):
«Это не те темы, по которым я допускаю возражения. В вопросах decadence я сам в настоящее время представляю высший апелляционный суд на земле».
К Овербеку, в тот же день:
«Я теперь самый благодарный человек на свете – в осеннем настроении во всех хороших смыслах этого слова: это время моей великой жатвы. Все мне легко удается, все предприятия успешны, несмотря на то что никто доселе не владел столь великими материями, как я. О том, что первая книга «Переоценки всех ценностей» окончена и готова к прессе, сообщаю тебе с чувством, для которого не нахожу слов… На сей раз, как старый артиллерист[62], я заряжаю самые большие свои пушки: боюсь, как бы я не разнес историю человечества на две половинки».
К Гасту, 30 октября:
«Я только что взглянул не себя в зеркало – никогда до сих пор я не выглядел так, как теперь: в чрезвычайно хорошем настроении, откормленный, на вид десятью годами моложе, чем следовало бы».
К Мальвиде, от 5 ноября (в ответ на ее ответ на его письмо от 8 октября):
«Постой, погоди немного, почтенный друг! Я посылаю тебе еще одно подтверждение того, что «Nietzshe est toujours haпsaЫe»[63]. Вне всякого сомнения, я обошелся с тобой дурно; но поскольку этой осенью я страдаю избытком правдивости, мне и в самом деле идет на пользу поступать дурно… «Имморалист».
К Овербеку, 13 ноября:
«…люди здесь [в Турине] обращаются со мною comme il faut[64], как если бы я был чрезвычайно знаменит; передо мною отворяют двери, чего я не встречал более нигде».
К Стриндбергу, 7 декабря:
«Теперь пять слов между нами, только между нами! Когда вчера меня достигло Ваше письмо – первое письмо, которое достигло меня в моей жизни, – я только что завершил последнюю правку рукописи «Ecce Homo». Поскольку в моей жизни более не случается происшествий, это, следовательно,
