Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души - Р. Дж. Холлингдейл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Восстание рабов в морали начинается тогда, когда сопротивление… становится созидательным и порождает ценности… Если всякая аристократическая мораль проистекает из триумфального самоутверждения, то мораль рабов изначально говорит «нет» тому, что «вне ее», что «другое», что «не она»: это «нет» и есть ее созидательный акт… ее действие… реакция… Человек сопротивления… постиг «злого врага», «злого», это и стало его основной идеей, откуда он потом произвел, как соотносимую и противопоставленную фигуру, «хорошего», – самого себя» (ГМ, I, 10).
«Это… совершенно противоречит тому, что делает благородный человек, который устанавливает основополагающую идею «хорошего» спонтанно… из себя самого, и только затем создает для себя понятие «плохого». Этот «плохой» аристократического происхождения и этот «злой», возникший из котла неутоленной ненависти… как отличны эти слова, «плохой» и «злой», несмотря на то что оба, несомненно, противоположны одному и тому же понятию «хорошего»! Но это понятие «хорошего» не одинаково: следует уточнить, кто есть «зло» с позиций морали сопротивления. Ответ со всей строгостью таков: конечно же это «хороший человек» другой морали, конечно, это знатный, властный человек, правитель» (ГМ, I, 11).
«Нельзя не видеть в сердцевинной сути всех этих благородных рас хищника, великолепную белокурую бестию, которая жадно рыщет в поисках добычи и победы; у этой скрытой сердцевины порой возникает потребность вылезти наружу, зверь должен покидать логово и возвращаться в свое дикое состояние. Римская, арабская, немецкая, японская знать, герои Гомера, скандинавские викинги – все они разделяли эту потребность. Именно эти знатные расы оставляли за собой понятие «варварский», где бы они ни побывали» (ГМ, I, 11).
«Я считаю нечистую совесть серьезной болезнью, которой человек заразился, испытав шок от наиболее существенного изменения, которое ему когда-либо довелось пережить, – того изменения, которое случилось, когда он вдруг обнаружил, что обнесен стенами общества и мирной жизни… Все инстинкты, которые не находят выхода вовне, обращаются внутрь… так человек впервые развил понятие, которое впоследствии назвал своею «душой». Весь внутренний мир… обрел глубину, ширь, высоту в той же мере, в какой внешний выход стал затруднен. Те жуткие бастионы, которыми социальная организация оградилась от древних инстинктов свободы… способствовали тому, что все те инстинкты дикого, свободного, рыщущего человека обернулись против самого человека. Вражда, жестокость, удовольствие от преследования, нападения, мести, разрушения – все это обратилось против самого обладателя этих инстинктов: таково происхождение «нечистой совести» (ГМ, II, 16).
«…Старейшее «государство»… возникло как страшная тирания и продолжало действовать до тех пор, пока это сырье людей и полуживотных не… оформилось. Я употребил слово «государство»: самоочевидно, что оно означает – некое стадо белокурых хищников, раса завоевателей и господ, которое, будучи создано для войны и обладая способностью организовывать, без колебаний вцепляется когтями в население, которое, быть может, значительно превосходит по численности, но еще бесформенно и не оседло. Вот так начиналось на земле «государство»… Эти врожденные организаторы не знали, что такое вина, ответственность, уважение… Само собой разумеется, нечистая совесть развилась не в них, но и без них не возникла бы… ее не было бы вовсе, если бы огромное количество свободы не было изъято из мира или по меньшей мере не перестало быть видимым, а стало латентным под ударами их молотов. Этот инстинкт свободы, насильно переведенный в латентное состояние… положил начало нечистой совести» (ГМ, II, 17).
«Следует остерегаться легкомысленного отношения к этому явлению по причине его изначальной болезненности и уродства. Ибо в основе своей это та же активная сила, которая работает в большем масштабе в тех яростных художниках и организаторах и строит государства и которая там, внутри… в «лабиринте зверя»… становится нечистой совестью; это тот самый инстинкт свободы (на моем языке – воля к власти), с той лишь разницей, что теперь материалом, которым управляет данная сила, является здесь сам человек, вся его звериная сущность – а не… другой человек» (ГМ, II, 18).
«Нечистая совесть – болезнь, в том нет сомнения, но болезнь в той же мере, в какой болезнью можно назвать беременность» (ГМ, II, 19).
Первое, на что следует обратить внимание, – это что Ницше объясняет «класс» на языке «расы». Правящий класс, полагает он, это потомки расы победителей, управляемый класс – потомки расы побежденной; со временем расовые различия исчезли – частично через смешанные браки, но в основном по той причине, что «раса» – это по существу свод характеристик, общих для людей, длительное время живущих совместно на одной территории, при этом отношения власти сохранились. Тогда аристократия стала в расовом отношении неотличимой от простых людей – они превратились в единую расу – и понятие «класс» возникло в связи с потребностью истолковывать эти отношения власти, существующие между властителями и подвластными. При помощи таких отношений Ницше пытается объяснить происхождение двух противоположных типов морали, «души», нечистой совести, чувства вины и проч. Свою цель он видит в применении теории воли к власти в качестве того «вида причинности», которого требует логический метод.
Из-за того что «мораль рабов» есть по сути своей реакция против жизни в страданиях, против жизни, воспринимаемой как страдание, она является моралью «жизнеотрицающей»; она защищает, она отвращает, она сворачивает жизненность; свою крайнюю форму она обретает в буддийском уходе от реальности, патологической чувствительности к боли, когда жизнь представляется болезнью. В Шопенгауэре Ницше видит философа, который усвоил эту тенденцию в своих крайних проявлениях. Против этой тенденции он выдвигает встречный идеал:
«…идеал самого энергичного, самого живого и самого мироутверждающего человека, который не только научился мириться и справляться со всем, что было и что есть, но который желает, чтобы все повторялось, как оно было и как оно есть, вечно, жадно призывая da capo[58] не только для себя, но и для всех и вся…» (ДЗ, 56).
Такова эмоциональная важность возвращения: это самая крайняя форма приятия жизни – не только хорошего в ней, но также и плохого:
«Вы хотите, если можно… отменить страдания; а мы? – нам действительно кажется, что мы охотнее увеличили бы их и усугубили по сравнению с теми, что были!.. Воспитание страдания, великого страдания – разве вы
