Отверженная невеста - Анатолий Ковалев

При упоминании имени Чернышева Евгений вздрогнул и едва сдержал нервный смех, рвущийся наружу. Он прикрыл салфеткой рот, прилагая неимоверные усилия, чтобы взять себя в руки. «Ну не признаваться же мне сразу, в первый день, — думал он, — да еще при Татьяне. Она не так поймет… Испугается…»

Девушка, кушавшая до этого молча, с самым примерным видом, при упоминании племянницы министра неожиданно бросила вилку и вспылила:

— Вот тоже завидную невесту нашли, папенька! Провинциальная дурочка, к тому же страшно нехороша собой.

— Ну не всем же в столицах рождаться, голубушка, — возразил князь. — И между прочим, Тверь не такая уж глухая провинция. Твоя маменька тоже из Твери.

— Хорошо, пусть Тверь, но ваша хваленая невеста на один бок кривая! — отбила выпад Татьяна.

— Господь с тобой, откуда ты это взяла?! Я видал ее недавно, и кажется, она такая стройная…

— Это корсет, а в корсет набиты тряпки! — Девушка сердито мотала головой, светлые кудри задорно прыгали вокруг ее разрумянившегося лица. — Тряпки, тряпки, как в кукле!

— Это все ваши девичьи сплетни, голубушка! — тут рассердился и отец. — И как бы уж там ни было, для такой невесты красота не главное. Дядюшка у нее — сущий небожитель, лицо, вхожее к императору. И твой дядюшка, женившись, может сделать блестящую карьеру. Вот куда я клоню.

— Ах, папенька! — с укором произнесла Татьяна.

— Так ведь я не скрываю, что затеваю брак из чистого расчета, душа моя, — рассмеялся Головин. — И твой дядюшка согласен на это.

— Нет-нет! — горячо запротестовал Шувалов. — Сколько мне помнится, Поль, никакого согласия я не изъявлял, это все только твои заоблачные прожекты!

— Как всегда! — с нескрываемым удовлетворением подытожила девушка, ехидно глядя на отца.

— Не дерзи! — оборвал ее возмущенный князь. — Твоя мать права, когда говорит, что ты невозможно избалована! А ты, Эжен, просто-напросто для виду отрицаешь прелести женитьбы, не хуже любой старой девы. Сам уж, небось, не ведаешь, как развязаться со своим девством!

Отведя сердце на сотрапезниках, князь ощутил прилив аппетита и с новым энтузиазмом принялся за бараньи потроха.

Ближе к концу обеда Евгений наконец осмелился заговорить с Татьяной.

— Вы изволите совершать конные прогулки? — поинтересовался он. — Здесь, на островах, часто можно встретить всадников…

— Шутишь, друг мой? — тотчас вмешался Павел Васильевич. — Татьяна в седле выросла. В Англии была лучшей наездницей среди девиц ее возраста и безумно жалела о том, что слабому полу не дозволяется участвовать в дерби! О таких барышнях говорят, что они носят хлыст за подвязкой!

— Тогда, — воодушевился Евгений, — я беру на себя смелость просить милую княжну составить мне компанию для прогулки верхом после обеда.

— Развлекайтесь, как вам угодно! — Головин вытер салфеткой губы, достал из кармана часы и воскликнул: — О боже! Я опаздываю в Сенат! Увидимся вечером… — С этими словами князь поднялся из-за стола и покинул залу.

Оставшись наедине, дядюшка и племянница несколько смутились и некоторое время сидели молча, терзаясь обоюдной неловкостью. Евгений не относил себя к дамским угодникам, которые никогда и ни при каких условиях не растеряются, поддержат веселый разговор ни о чем и к месту ввернут пару пристойных комплиментов. Татьяна, формально обученная всем тонкостям обращения с кавалерами, презирала барышень, которые всем подряд улыбаются, трещат обо всем на свете и твердят о высоких чувствах, думая при этом лишь о нарядах и женихах. Если ей хотелось молчать, она молчала, нимало не заботясь о том, какое это производит впечатление.

— Вы ничего не едите? — Девушка вспомнила наконец о своих обязанностях хозяйки.

— Я что-то не голоден, — признался Евгений.

— В таком случае нам ни к чему здесь задерживаться! Я прикажу тотчас седлать лошадей! — вскочила она с сияющим видом.

Последующие дни подарили Евгению возможность оценить все преимущества жизни в доме, хозяин которого с утра до позднего вечера заседает в Сенате, а хозяйка ведет жизнь затворницы, не показываясь ни в гостиной, ни в столовой. О госте княгиня Ольга словно позабыла. Шувалов ежеутренне справлялся об ее здоровье у доверенной экономки, и полная, бесстрастная англичанка каждый раз произносила одну и ту же заученную фразу, коверкая русские слова: «Княгинь Хэльга нездоров». Таким образом, все эти дни дядюшка и племянница беспрепятственно встречались, где им было угодно, проводили вместе долгие часы, и весь Каменный остров мог видеть эту пару на конных прогулках, которые затягивались порой до самой ночи.

На четвертый день пребывания графа в доме Головиных произошел странный случай. Евгений проснулся по деревенской привычке ни свет ни заря и, так как весь дом еще спал, перед завтраком решил пройтись в компании своего камердинера. В это утро стоял легкий туман, ветер, тянувший с Невы, нес с собой дыхание близкой осени. Дворники мели растрепанными метлами плитняк, задевая ноги прохожих. Спешащие на службу мелкие чиновники перепрыгивали через метлы, а будучи задеты, ругались, получая в ответ мизантропическое: «Ин обошел бы стороной, нет, ён лезет, пролом эдакой! Нешто глаз у тебя нету?» Каретные извозчики погоняли лошадок рысью. И везде, куда ни взгляни, все и вся торопилось в департаменты. Рекой лились чиновные мундиры и кокарды, слышались разговоры о перемещениях в департаменте, об интригах и прибавках. Петербургское утро наводило тоску на Евгения. Он качал головой:

— До чего же все они суетятся и торопятся, будто, Бог их знает, и впрямь большие дела в своих департаментах вершат! А вникнешь, чем вся эта огромная армия занимается, и увидишь одни бумажки, формуляры, бесконечные извлечения и справки. Быть может, каждый из этих людей и неглупый человек в отдельности и незлой, но, если вдуматься, какое глупое и злое дело все они вместе делают!

Преданный Вилим лишь дипломатически пожимал плечами. Ему Петербург сильно пришелся по душе в ту давнюю пору, когда они с молодым барином провели здесь почти полгода. С тех пор он мечтал сюда вернуться и теперь находил его еще краше. Особенно посещение новешенького Исаакиевского собора привело камердинера в неописуемый восторг.

— Неужели Нотр-Дам хуже? — не разделял его впечатлительности Шувалов. — Помнишь, в Париже ты все бегал на «страшных чудищ» смотреть, на химер?

— Уж больно черен Нотр-Дам, — независимо отвечал камердинер. — Да к тому ж не нашенский, не православный. На него перекреститься-то грех!

— Хорош из тебя блюститель веры! — скептично замечал барин. — А уж о твоих грехах я и вовсе промолчу! Полдеревни мужиков мне жаловалось, что ты с их дочками больно ласков!