Пир стервятников - Джордж Мартин

Мейстер тоже предпочитал проводить время на палубе, завернувшись в груду мехов и устремив взгляд на море.

— Куда это он смотрит? — полюбопытствовал как-то Дареон. — Для него тут так же темно, как и в каюте.

Эйемон, услышав его — слух у него, как у всех незрячих, был очень острый, несмотря на старость, — сказал:

— Я ведь не от рождения слеп. В прошлый раз, проплывая этим путем, я видел каждый утес, каждое дерево, каждый бурун. Я смотрел на чаек, которые летели за нами. Мне было тогда тридцать пять, и я уже шестнадцать лет носил мейстерскую цепь. Эг хотел, чтобы я помогал ему править, но я решил, что мое место здесь. Для плавания на север он предоставил мне «Золотого дракона» и дал в провожатые своего друга, сира Дункана. Ни один рекрут еще не прибывал на Стену с таким почетом с тех пор, как Нимерия прислала Дозору шестерых королей в золотых кандалах. А чтобы я приносил присягу не в одиночестве, Эг открыл свои тюрьмы и снабдил меня, по его словам, почетным эскортом. Одним из бывших узников был не кто иной, как Бринден Риверс, выбранный позднее лордом-командующим.

— Красный Ворон? Я знаю песню о нем, — сказал Дареон. — «Тысяча и один глаз». Только я думал, он лет сто назад жил…

— И я тоже. А ведь когда-то был молодым, как теперь вы. — От собственных слов мейстеру, как видно, взгрустнулось. Он стал кашлять, а потом задремал, покачиваясь вместе с кораблем в своих шубах.

Под серым небом корабль держал путь на восток, потом на юг и опять на восток. Тюлений залив становился все шире. Черный наряд капитана, седого брата Дозора с животом, как пивной бочонок, до того выцвел, что команда звала его Сизарем. Он все больше молчал — говорил за него помощник. Тот начинал сыпать проклятиями каждый раз, как утихал ветер или гребцы начинали лентяйничать. На завтрак все ели овсянку, в полдень — горох, вечером — соленую говядину, соленую баранину или соленую же треску. Еду запивали элем. Дареон пел, Сэм мучился рвотой, Лилли плакала и кормила дитя, мейстер спал или сидел с открытыми глазами, ветер крепчал с каждым днем и делался все холоднее.

Это свое морское путешествие Сэм, несмотря ни на что, находил куда более терпимым, чем предыдущее. На борту галеона «Летнее солнце» лорда Редвина он оказался лет в десять. Этот великолепный корабль, в пять раз больше «Дрозда», имел три больших винно-красных паруса, а весла его сверкали белизной и золотом. При выходе из Староместа мальчик, затаив дыхание, следил, как они работают… но это осталось единственным его хорошим воспоминанием о Винном проливе. Тогда Сэма тоже сразила морская болезнь, к отвращению его лорда-отца.

По прибытии же в Бор дело пошло еще хуже. Сыновья-близнецы лорда Редвина прониклись к Сэму презрением с первого взгляда. Каждое утро они изобретали что-нибудь новенькое для посрамление его на ристалище. Через два дня Сэм с поросячьим визгом просил пощады у Хораса Редвина. Через пять другой брат, Хоббер, нарядил в свои доспехи кухонную девчонку, и она до слез измолотила Сэма деревянным мечом. Когда правда открылась, все оруженосцы, пажи и конюшата схватились за животы со смеху.

«Он немного недосолен, мой парень», — сказал отец лорду Редвину в тот же вечер. «И перчику бы не худо добавить, — тут же подхватил борский дурак, дребезжа своей погремушкой, — и гвоздички, и яблоко сунуть в рот». Лорд Рендилл запретил сыну есть яблоки, пока они гостили у Пакстера Редвина. На обратном пути Сэма опять тошнило, но он так радовался отъезду из Бора, что чуть ли не ликовал при очередном приступе рвоты. Только в Роговом Холме он узнал от матери, что везти его назад отец не намеревался. «Вместо тебя должен был приехать Хорас, а тебя собирались оставить там как пажа и чашника лорда Пакстера. Если бы ты ему понравился, он со временем отдал бы тебе свою дочь». Сэм до сих пор помнил, как мать утирала ему слезы своим кружевным платочком, предварительно поплевав на него. «Бедный мой Сэм, — причитала она, — бедный, бедный».

Хорошо бы повидать ее снова, думал он, глядя, как разбиваются волны о каменный берег. Может быть, она даже гордилась бы, увидав его в черном. «Я теперь мужчина, матушка, — сказал бы он ей, — стюард Ночного Дозора. Братья прозвали меня „Сэм Смертоносный“. Он и родного брата Дикона хотел повидать, и сестер. „Видите, — сказал бы он им, — на что-то и я гожусь“».

Но вдруг отец тоже окажется дома?

Подумав об этом, Сэм еле успел перегнуться через борт, и его снова стошнило — хорошо хоть, не против ветра. Он теперь приспособился травить с нужного борта и сделался прямо-таки мастером в этом деле.

Так он по крайней мере думал, пока «Черный дрозд» не оторвался от суши и не пошел на восток, к Скагосу.

Этот остров, каменистый, грозный на вид, населенный дикарями, лежал в устье залива. Сэм читал, что здешний народ обитает в пещерах, а воины ездят верхом на косматых единорогах. Скагос на древнем языке значило «камень», поэтому сами островитяне называли себя детьми камня, но соседи-северяне их недолюбливали и кликали скаггами. Сто лет назад Скагос взбунтовался, и мятеж долго не могли подавить. На этой войне погиб лорд Винтерфелла и сотни его присяжных бойцов. В некоторых песнях говорилось, что воины-скагги едят сердце и печень убитых ими врагов. В старину дети камня, совершая набеги на соседний остров Скейн, женщин брали себе, а мужчин убивали и поедали их на галечном берегу, и длился такой пир две недели.

Дареон тоже знал эти песни. Когда из моря поднялись бледно-серые вершины Скагоса, он присоединился к стоявшему на носу Сэму.

— По милости богов мы можем увидеть единорога.

— По милости капитана мы так близко не подойдем. Здесь предательские течения и камни, способные расколоть корабль пополам, как яйцо. Только Лилли не говори — ей и так страшно.

— Не знаю уж, кто из них больше ревет — она или ее пащенок. Он затыкается, только когда она сует ему грудь, но тогда она сама принимается выть.

Сэм это тоже заметил.

— Может, мальчик ей делает больно, — примирительно молвил он. — Если у него зубки режутся…

Дареон одним пальцем извлек из лютни насмешливый звук.

— Я думал, одичалые — смелый народ.

— Она тоже смелая, — не уступал Сэм, хотя и он, по правде сказать, никогда не видел ее в таком жалком состоянии. Она старалась прятать лицо и не выходила на свет, но он замечал, что глаза у нее всегда красные, а щеки мокры от слез. На его вопросы, что с ней, она только трясла головой, предоставляя ему самому догадываться. — Просто ее море пугает. До Стены она только и знала, что Замок Крастера да лес вокруг. Вряд ли ей доводилось отлучаться хотя бы на пол-лиги от места, где она родилась. Реки и ручьи ей знакомы, но озер она не видела никогда, о море и говорить нечего… вот она и боится.