Власть Талисмана - Грэм Хэнкок

По мнению Бруно, «небесным знамением, провозглашавшим возвращение египетского света, который разгонит нынешнюю тьму, было… Солнце Коперника».[880] Соответственно, он видел в диаграмме Коперника с изображением концентрических планетарных орбит вокруг Солнца некий талисман или иероглиф. Он действовал как герметическая печать, и Бруно полагал, что постиг ее глубинный смысл. Стратегия Бруно, на самом деле довольно простая, заключалась в том, что истина Коперника, которая неизбежно произведет революцию в науке, должна объединиться с его собственной «герметической революцией».

Выше мы упоминали, что великая религиозная реформа, задуманная Бруно и изложенная в книге Spacio della Bestia Trionfante, предположительно начиналась на небосводе, среди звезд. Здесь большой «совет магов», включая египетскую богиню Исиду, был создан под предводительством Юпитера (Зевса-Амона) для преображения созвездий и, таким образом, через астральную магию для преображения земного мира внизу. Как отмечает Фрэнсис Йейтс, такие идеи явно взяты из Коте Kosmou («Дева Мира»), хорошо известного герметического трактата, в котором Исида обращается к Гору и другому ученику по имени Мом и объясняет им, каким образом нужно поддерживать «симпатию» между земными и небесными вещами, чтобы избежать хаоса и уничтожения.[881] В трактате есть странный фрагмент, где Гермес сообщает Мому, что он собирается изобрести «тайный двигатель», или небесный механизм, — нечто вроде космического часового механизма, регулируемого колесиками планетарных орбит, созвездий Зодиака, Луны и Солнца, — чтобы контролировать события на Земле и жизнь людей:

«Мом, — сказал он [Гермес], — я изобрету тайный двигатель, связанный с безошибочной и неизбежной судьбой, посредством которою все события в жизни людей от рождения до смерти будут подчинены необходимости; и все вещи на Земле сходным образом будут управляться действием этого двигателя».[882]

Судя по всему, Бруно верил, что великая религиозная реформа, о которой мечтали многие, может быть осуществлена посредством египетской астральной магии, или, по выражению Фрэнсис Йейтс:

«… реформа произойдет из-за манипулирования небесными образами, от которых зависят все вещи внизу. В книге Бруно… Юпитер провозглашает: «Если мы таким образом обновим наше небо, созвездия и их воздействия будут новыми, и новой будет судьба и отпечаток для всех вещей, зависящих от этого Верхнего мира».[883]

«Что это нам напоминает?» — спрашивает Фрэнсис Йейтс.

«Безусловно, магический город Адосентин в трактате «Пикатрикс», построенный Гермесом Трисмегистом, который разместил по окружности города «гравированные образы и упорядочил их так, что благодаря их действию жители становились добродетельными и отделенными от всякого зла и вреда…». Так была образована связь между Гермесом Трисмегистом в роли мага и Гермесом Трисмегистом в роли законодателя египтян, который дал им нравственный закон. И такова же, по моему мнению, в трактате Джордано Бруно связь между манипуляцией или реформацией небесных образов и всемирной религиозной и нравственной реформой».[884]

В трактате «Пикатрикс» мы узнаем, что Гермес построил храм, посвященный Солнцу. Читатель помнит, что этот солнечный храм, как и магический город Адосентин, во многом напоминал другую герметическую метрополию, описанную в трактате «Асклепий»:

«… где боги, осуществляющие свою власть над Землей, однажды вернутся и воцарятся в городе у крайних пределов Египта — городе, который будет смотреть на заходящее Солнце и куда поспешат по суше и по морю все смертные люди…»[885]

Здесь следует отметить, что у обоих «крайних пределов» в Египте некогда существовали два великих солнечных города — храма — один на севере (Гелиополь, или Город Солнца) и другой на юге (Карнак/Луксор в Фивах). Мог ли герметический город, описанный в «Пикатриксе», каким-то образом быть выстроен по образцу древних Фив? И не собирался ли Джордано Бруно и другие герметисты-реформаторы эпохи Возрождения ускорить великие религиозные перемены, к которым они стремились благодаря строительству магического «Города Солнца» где — то в Западной Европе? Высокая вероятность того, что Бруно связывал свою «герметическую реформацию» Европы с основанием магических «солнечных городов», подтверждается Гийомом Котеном, в обществе которого Бруно провел некоторое время после возвращения во Францию из Англии в 1585 году. Котен, библиотекарь аббатства Св. Виктора в Париже, сообщает о том, что Бруно «слышал, будто герцог Флорентийский [Медичи] хотел построить Civitas Solis [Город Солнца], где Солнце будет светить каждый день в году…».[886] Одно лишь упоминание слов Civitas Solis немедленно вызывает ассоциации со странной миссией в Париже другого герметического мыслителя. Человек, которого мы имеем в виду, был современником Бруно. Как и Бруно, он был лишенным сана доминиканским монахом, бежавшим из Италии из-за гонений инквизиции, как и Бруно, он вдохновлялся герметическим видением религиозной революции, но главное сходство заключается в том, что этот человек прославился благодаря книге под названием Civitas Solis, или «Город Солнца». Он искал просвещенного монарха с «солнечной» родословной, чтобы основать этот утопический город где-нибудь в центре Европы.

Мы встретимся с автором книги «Город Солнца» в конце этой главы.

Тем временем Бруно покинул Англию в 1585 году и отплыл во Францию, где застал страну в состоянии хаоса. Париж стал гораздо менее гостеприимным местом, чем раньше. Король Генрих III, чьим расположением раньше пользовался Бруно, был поглощен религиозной войной в пределах своего королевства, которая к тому времени достигла кульминации.

Положение становилось все более тяжелым. Католические армии, поддерживаемые испанцами и возглавляемые графом де Гизом, собирались вокруг Парижа. Папа Сикст V объявил протестантских вождей Генриха Наваррского и герцога Конде еретиками, что фактически было объявлением войны против Наварры и гугенотов. Католические священнослужители, особенно иезуиты, обращались к парижанам с пламенными проповедями против «еретиков» и гугенотов, вынуждая робкого Генриха III совершать показные акты благочестия. Теперь он редко появлялся в общественных местах, если не считать мрачных и нелепых религиозных процессий, в которых он участвовал, выполняя свое «покаяние». Бруно было ясно, что он больше не может полагаться на королевскую поддержку.

После ссоры с учеными из колледжа в Камбре, оскорбленными публичными нападками Бруно на Аристотеля, Ноланец по кинул Францию в сентябре 1586 года и отправился в Германию, затем в Польшу и обратно в Германию, где он оставался до лета 1591 года. В то время он был охвачен глубокой ностальгией по Италии и наивно верил, что недавно избранный папа Климент VIII окажется более сговорчивым и примет его план великой герметической реформы.

События, происходившие во Франции, могли приободрить Бруно: Генрих Наваррский стал королем Генрихом IV, и в народе с надеждой говорили, что этот некогда ревностный протестант вскоре обратится в католичество. Вероятно, Бруно рассматривал это как признак грядущих великих изменений — хотя здесь они происходили в пользу католичества, — которые он должен был осуществить с божественной помощью.

Вдохновленный этими ошибочными представлениями о себе и о своей миссии, Бруно, по-видимому, поддался душевной слабости, когда получил приглашение стать частным преподавателем у сеньора Жуана Мочениго, итальянского вельможи, называвшего себя большим поклонником его сочинений. Мочениго связался с Бруно через венецианского книготорговца Джованни Батисто Джотто, знавшего о местонахождении «еретика» в Германии. В конце 1591 года Бруно принял предложение Мочениго и уехал в Венецию, несмотря на грозившую ему опасность.

Сначала Ноланец не остановился у Мочениго и некоторое время прожил в Венеции. Он также совершил поездку в Падую, где оставался с января по март 1592 года. Если бы он остался немного дольше, то мог бы познакомиться с автором «Города Солнца», который прибыл в Падую в октябре этого года. Если бы они встретились, то автор «Города Солнца», безусловно, предупредил бы Бруно об огромном риске, связанном с его пребыванием в Италии, и, возможно, даже убедил бы его вернуться в Германию, где тот мог бы жить в относительной безопасности.

Но история уготовила для Бруно гораздо более зловещую участь в Риме…

В марте 1592 года Бруно наконец переехал в дом Мочениго. Последний оказался не старательным учеником, как он предполагал, а очень властным и мстительным человеком. Судя по всему, Мочениго хотел научиться «искусству мнемоники и изобретательности», чтобы сравняться в интеллектуальной мощи со своим учителем. Но Бруно больше заботила судьба книги, которую он только что написал и собирался посвятить папе Клименту VIII в надежде привлечь его внимание и, возможно, заручиться его помощью и поддержкой. Когда Бруно сообщил Мочениго о своих намерениях и добавил, что собирается во Франкфурт для издания своей книги, Мочениго пришел в ярость, запер Бруно в его комнате и обратился к венецианским инквизиторам.