Ever since we met (СИ) - "Clannes"

— Ленку? — переспрашивает она почти глупо, носом шмыгает. Да нет, быть того не может. — В смысле — Ленку?

— Да Ленку, ну Сань, — Ваня будто правда не понимает, почему у нее голос недоверчиво звучит. — С которой мы в детстве дружили, а потом она начала делать вид, что не знает меня вообще, помнишь? Она уезжала, оказывается, а теперь вернулась. И в нашем универе учится. Я с ней столкнулся случайно, не узнал даже. Она меня узнала, начала что-то затирать, что общее детство, все такое, что из нас вышли бы хорошие друзья…

Саше даже знать не хочется, что могло Лену сподвигнуть на такое поведение и почему она сама себе противоречить начала. Повзрослела? Ей все равно, ей настолько по барабану, что она плечами передергивает, отметая эти мысли. Не до этого. Вопрос более важный — почему она Ваню поцеловала, пусть и в щеку?

На это тоже плевать, понимает она, когда его ладонь замирает на ее затылке. Она все равно имеет больше прав целовать его, она его девушка, он сам ее об этом попросил. Она своим правом нагло пользуется, целует его так, как хочется, будто заявляя всему миру свои права на него и его права на нее.

Когда она находит в себе силы от него отстраниться, он смотрит на нее так, будто не хочет отпускать. Она и сама отпускать его не хочет, знает, ее губы наверняка такие же, как у него, припухшие, и в глазах наверняка те же полубезумные шальные огоньки. Увидь их кто сейчас, не ошибся бы, предположив, что они друг от друга оторваться не могут. Столько времени потеряно зря, как вообще можно после такого вести себя как раньше? Как можно не вести себя, как сейчас? Нет, Саша соврала бы, если бы сказала, что ситуация с Леной ее совсем не волнует — ей это важно. Но не сейчас.

И Ване она доверяет больше, чем, может быть, стоило бы в этой ситуации. Ей все равно, стоит ли, все равно, кто бы что посоветовал — она доверяет. Когда-то Лена решила, что в жизни Вани она не нужна — что Ваня не нужен в ее жизни. Что ж, пусть. За это Саша ей даже благодарна. Кто знает, была бы их дружба такой же крепкой, если бы ей пришлось делить его с кем-то еще?

Решать не ей, конечно, но позволять Лене вернуться в жизнь Вани она не стала бы. Не то чтобы это было ее дело.

— Ты ревнуешь, — констатирует он спокойно, ее ладонь находит, не глядя, своей ладонью, и переплетает их пальцы. Почему он не видел ее насквозь раньше так же хорошо, как видит сейчас? Почему не понял раньше, как важен ей? Сейчас они вместе, сейчас он угадывает ее эмоции в точности — или просто понимает их? — но почему сейчас, а не раньше? Где это раньше было-то? В ней нет обиды на него — на кого угодно, но не на него. На вселенную, на судьбу, но не на него. Разве он виноват, что ошибался?

Не больше, чем она в том же. Ошибались ведь они оба.

— Ревную, — соглашается она. Разве есть смысл скрывать? — Ты и так уже знаешь же, Ванюш.

— Почему?

Вопрос застает ее врасплох. Почему она ревнует? Не доверяет Ване? Доверяет ведь, целиком и полностью. Тогда в чем дело? В ее собственной неуверенности в себе, подкидывает ей ответ ее собственный мозг. В том, что она не верит, что это надолго. Что он не найдет себе другую, лучше нее. Разве не сможет? Разве некого?

— Ты боишься, что я тебя брошу, — вздыхает он, ладонь ее сжимает легко, коротко, будто напоминая, что он тут, рядом. — Сань, ну серьезно. Я похож на идиота?

— Почему на идиота сразу? — беспомощно пытается оправдаться она. Он улыбается широко, мягко, так, как только он умеет. Так, как не улыбался своим друзьям ни разу из всех тех, когда она видела.

— Потому что надо быть идиотом, чтобы с тобой расстаться, — поясняет он таким тоном, будто это само собой разумеется. — И если ты сейчас хотела сказать про Даню, не надо. Он реально идиот.

— Я вообще про него не хотела говорить, — фыркает она, смеется. Напряжение тает потихоньку, не лопается мыльным пузырем. — Он мне даже не пытался написать или позвонить с тех пор, кстати. Я боялась, что он начнет себя вести как в тех историях в интернете, а он вообще забил на все, как будто меня и не было. Что с ним, не знаешь?

— Без понятия, — безмятежно отзывается Ваня. — Мы с ним кроме как по учебе не разговариваем с тех пор, как я ему морду разбил.

— Ты ему что?

Все мысли куда-то пропадают. Что вообще могло заставить Ваню подраться? Да еще и выглядеть спокойным и почти довольным, когда он говорит об этом — ну что могло пойти не так? Что могло заставить его так себя повести? Саша без понятия, она не просто не понимает, но даже не уверена, что сможет понять в ближайшее время. Хочет ли? Хочет.

— Я ему морду разбил, — повторяет Ваня, медленнее, как для ребенка. — Он тебя оскорбил, Сань. Причем когда тебя рядом не было, чтобы ты могла ему ответить. Будь ты рядом, он бы наверняка не рискнул что-то сказать, он же знает, что ты ведьма. А так он херню нести начал. Я ему и врезал. Он сказал, что я ебанутый, и с тех пор мы не разговариваем.

— Ты реально ебанутый, — она смеется, тянет его к себе, чтобы в губы чмокнуть легко. — За это я тебя и люблю.

Он ее запястье второе ловит, к губам подносит, и это чуть ли не интимнее, чем их поцелуи.

— Скажи еще раз, — требует он. Смешной.

— Что?

— Что любишь.

Это несложно, это она готова ему повторять хоть без остановки, пока не охрипнет или воздуха не перестанет хватать. Вместо этого Саша улыбается и язык показывает ему.

— Сначала ты.

Он смеется. Почему он смеется?

— Если я начну тебе объяснять, как я тебя люблю, мы тут до завтра просидим. Можно мне обойтись без перечисления причин? Я тебя люблю, Сань.

Еще немного — и это превратится в подобие сопливой мелодрамы из тех, которые она никогда не любила. Нет, не стоит. Саша Ваню обнимает, стоит так, уткнувшись ему в плечо, несколько секунд, потом улыбается, чуть отстранившись, и целует куда-то в скулу.

— Вроде даже не полдня без тебя, а жутко соскучилась, — заявляет она. — Знаешь что? У нас дома почти не осталось продуктов, а я всегда хотела покататься на тележке.

— Намек понят, — Ваня смеется, целует ее в висок ответно. — Прыгай в машину. Готов поспорить, тут где-то был «Перекресток».

«Перекресток» поблизости и правда находится, охранник у входа косится неодобрительно, когда она запрыгивает в тележку, ногами снаружи болтая, но молчит. И на том спасибо. Ваня, команд слушая — командует она уверенно, будто всю жизнь этим и занималась — возит ее по магазину, набирая продукты, на которые она указывает, вручает ей все, чтобы она рядом с собой в тележке положила, разгоняется или тормозит по первому ее требованию — жалеть о своем решении не хочется. Жалко только что раньше она такого не делала. Когда места в тележке и на нее, и на покупки хватать перестает, Саша к Ване руки тянет — он ее достает, идет рядом с ней спокойно, лишь фыркая с того, как она ревностно прижимает к груди огромную коробку любимых медовых хлопьев. Ну а почему бы и не купить, если любимые, да еще и по акции? Тележка заполняется понемногу, и хорошо, что они на машине — на автобусе было бы сложно добираться с этим всем — а на одной из касс чудесным образом никого. Тетенька-кассирша их окидывает взглядом, с нечитаемым выражением лица пробивать покупки начинает, про пакет спросив только полминуты спустя — ей, похоже, все по барабану. Ей бы было, наверное, по барабану, даже если бы Саша сама на ленту села. Вместо этого Саша тянется к полочке, что возле кассы, и коробочку презервативов кидает на ленту. Ваня фыркает смешливо, целует ее в висок, и с хитрым лицом кидает вторую.

Похоже, она зря решила, что сегодня от этой тетеньки эмоций не дождаться. Неодобрение — вполне себе эмоция.

— А вам много не будет? — интересуется тетенька. А ее какое дело? Саша коробочки в руки берет, оглядывает их критически. Много? Ну разве что для тех, кто намерен нарожать в ближайшее время десяток детишек. Она не намерена.

— Спасибо, что уточнили, — побольше холода в голос, чтобы можно было заморозить полгорода, и улыбку одними губами. Под взглядом фирменным, который она отрабатывала на ребятах, а до этого и на одноклассниках, тетеньке некомфортно просто-таки обязано стать. — Ванюш, дай еще пару коробочек, а то вдруг не хватит.