Фельдмаршал Борис Шереметев - Сергей Мосияш

— Гетман! А я собирался послать за вами. У меня письмо от царя.

У Мазепы захолонуло сердце: «Все. Петр написал-таки о моих предложениях. Держись, Иван. Не подавай виду».

— Вот возьмите и переведите его нам.

Мазепа долго не мог вздеть очки. Руки дрожали все сильнее и сильнее. Наконец он поднес к лицу лист бумаги. Он сразу узнал почерк царя. Сколько раз этот почерк ободрял его, утешал, благодарил…

— «Брат мой Август!..» — начал Мазепа и споткнулся: «Какой еще Август?» — Что это за письмо? — спросил короля.

— Это письмо царь Петр направил Августу Саксонскому. Мои драгуны перехватили посыльного, самого расстреляли, а письмо вот мне доставили. Читайте, гетман.

Мазепа сразу повеселел, читать стал с оттенком насмешки над автором грамоты:

— «…Спешу уведомить тебя, что у короля войско вполовину убыло. Приспело время выступать тебе супротив Лещинского. А на Карлуса не изволь оглядываться, он уже с сих краев не выберется. Чаем летом генеральную баталию учинить, в которой и дадим ему полную конфузию».

— Ха-ха-ха… — вдруг расхохотался король, запрокинув голову. — Нет, вы слышали, господа, этот царский бред? Ха-ха… Гетман… ха-ха… гетман, перечитайте нам, пожалуйста, последние строки.

Мазепа, подхихикивая королю, прочитал еще раз:

— «Чаем летом генеральную баталию учинить, в которой и дадим ему полную конфузию».

Король хохотал от души, заставляя еще раза два перечитывать «царский бред». Давно его не видели таким веселым. Тряся животом, посмеивался и Мазепа. Смеялись адъютанты, генерал Спарре — комендант Москвы, и даже Реншильд вежливо улыбался.

Не присоединялся к веселью лишь Пипер, хмурясь, он рылся в каких-то бумагах, искоса посматривая на Гилленкрока. Лишь они двое понимали, сколь грозное предупреждение царя было зачитано только что.

Глава одиннадцатая

ЗАПОРОЖСКАЯ СЕЧЬ

Казачья вольница в низовьях Днепра — Запорожская Сечь, никогда не ведавшая себе точного счету, полиняла за зиму, поистратилась. Одни разбрелись по дальним заимкам, оставшиеся попрятались по своим куреням, как хомяки по норам, проедая и пропивая запасы, натасканные в летние набеги.

Однако с наступлением весны начала оживать Сечь, стекались со всех сторон перезимовавшие казаки, кто вершним, кто на телегах, а кто и на своих двоих. Стекались, чтобы вновь стать буйной силой, готовой идти в любую сторону, куда позовет добрая добыча или лихой атаман — кошевой.

Это только со стороны хлеб сечевого казака легким и даровым кажется. А что? Налетел, нахватал, уволок. Пей, гуляй, живи до другого раза.

Но сколько этих буйных головушек полегло на полях панской Польши, в знойных степях Тавриды! Сколько их отлетело под топором палача, загинуло на невольничьих рынках, было посажено татарвой на колья! Кто считал?

После двух сильнейших половодий в ту зиму — февральского и мартовского, едва обсохли дороги, поскакал в Сечь полковник Герцык — полномочный представитель Мазепы. Поскакал склонять вольницу на сторону шведскую.

— На посулы не скупись, — наказал ему Мазепа. — Обещай все, что запросят на кругу.

Герцык не зря послан был, в старых товарищах числился он с Костей Гордиенко — нынешним кошевым Сечи. Оба в молодости в одном курене на ляхов ходили, гонялись за крымцами, удирали от турок с Валахии {223}. Оба москалей не любили за то, что Москва всегда искоса посматривала на вольности Сечи Запорожской и всячески ограничивала их.

— О-о, Павло! — обрадовался Гордиенко, увидев своего старого товарища. — Какими ветрами до нашего куреня?

— Самыми добрыми и попутными, Костя, — отвечал Герцык, обнимаясь с кошевым.

Гордиенко велел подать горилки, выпили старые товарищи по чарке-другой. Разговорились. Кошевой ударился было в воспоминания, но Герцык воротил его в день нынешний.

— Треба, Костя, поднять Сечь на москалей, помочь шведскому королю.

— А шо ж он? — усмехнулся Гордиенко. — Чи пуп порвав?

— Да он еще по-настоящему не воевал. Москали бегают от него, трусятся як псы шелудивые.

— Ты ж знаешь, Павло, я не решаю. Круг.

— Круг-то круг, но и кошевого голос чего-то стоит. Как ты поворотишь, туда и круг покатится.

— Добре, Павло. Но наперед ты слово скажешь нашим казачкам. Ты свежий человек, тебя добре слухать станут.

— Но ты ж можешь загодя хоть с куренными поговорить, куда круг клонить треба.

— С куренными поговорю, они у меня вот где, — сжал Гордиенко кулак. — На за круг ручаться не хочу. Там есть такие горлопаны.

После обеда, часа в три ударили тулумбасы [17], сзывая казаков на площадь перед куренем кошевого.

— На круг, на круг, — слышалось повсюду.

Казаки спешили на площадь, привязывая коней у телег и коновязей. На кругу полагалось пешими быть.

На пустую стоведерную бочку взобрался кошевой Гордиенко, поднял руку, прося тишины.

— Вольные казаки, к нам от гетмана Мазепы с добрыми вестями прибыл полковник Павло Герцык. Дадим ему слово?

— Дадим! — заорала толпа.

По приступкам Гордиенко спустился, уступая возвышение гостю.

— Вольные казаки, атаманы-молодцы, — громко начал Герцык. — Сейчас гетман Мазепа в союзе с королем шведским Карлом освобождает Украину от москалей. И я послан, чтоб звать вас на эту священную для каждого казака войну. Разве не Москва ущемляет ваши вольности?!

— Она-а! — закричал кто-то. — Мать ее!

— Разве ж не она заслоняется вами и вашей кровью от крымского хана? — продолжал вопрошать Герцык.

— Она-а! — возопило еще более казаков.

Вдохновленный такой поддержкой, Герцык продолжал накалять круг:

— А кого посылает Москва воевать ляхов? Вас, вольные казаки. А кого садят на колья турки за происки Москвы? Только вас, казаки. Так до каких же пор нам ходить в московском ярме, господа казаки? Дабы скорее сбросить это ярмо и освободить украинский народ от оков Москвы, гетман Мазепа вступил в союз с шведским королем, и в этот час они добивают последних москалей на гетманщине. Почему же Запорожская Сечь должна остаться в стороне от этой священной битвы? А? Я зову вас, вольные казаки, под знамена гетмана Мазепы, на битву за свободную вольную Украину, за вечную свободу Запорожской Сечи.

Герцык кончил свою речь и обвел выжидающим взглядом толпу. Наконец к бочке подскочил какой-то одноглазый оборванец и, щуря на Герцыка единственный злой глаз, спросил громко:

— А по сколько нам Мазепа заплатит?

— Каждый после победы над москалями получит по десять рублей золотом.

— А где ж он столько золота наберет? — не унимался одноглазый.

— Отберет у царя, у которого в обозе сто пудов золота.

— Ого-о-о… — пронеслось по толпе.

Герцыку пришлось на ходу придумывать эту цифру. Пятьдесят показалось мало, двести — много, могут не поверить. А вот сто в самый раз. И удивились, и поверили.

— А нам же ще и на порты треба, — орал одноглазый, тряся своими лохмотьями.

— Каждый город, который возьмете, — крикнул Герцык, — на три дня вам будет отдаваться! Так что достанет и на порты вам, и на зипуны.

— Люба-а! — заорал, приплясывая, одноглазый, и толпа подхватила:

— Люба-а-а-а!

Герцык взглянул на Гордиенку, стоявшего внизу, тот подмигнул весело: «Вот и все!»

Но едва стихло ликующее «любо», как вдруг на бочку вскочил казак с длинным оселедцем {224}, завернутым за ухо.

— Нет, не любо! — вскричал он. — Мы шо, не христиане, браты, шо на своего царя будем подниматься? Разве ж к тому звал Хмель дедов наших на Переяславской Раде? {225} Вы шо, очумели-и?

— Не ори, Нечипор, еще не кошевой пока! — крикнули из толпы.

— Нет, стану орать! — вскричал того громче казак. — Вы кого слухаете? Вы слухаете мазепинского посла, который вкупе с гетманом продал шведу нашу Вкраину. Мазепа с басурманами в союз встал и вас зовет обасурманиться. Мазепа проклят, Мазепа патриаршей волей предан анафеме. Анафеме, дурни вы этакие.

— Неправда! — вскричал Герцык, испугавшись, что вот-вот все рухнет, что казачий круг послушает этого горлопана. — Никто не предавал гетмана анафеме. Все это наветы москалей на него. Ты-ы… — Герцык неожиданно даже для себя поворотился к Нечипору и ткнул его пальцем в грудь. — …Ты подослан в Сечь москалями, чтоб сеять смуту и порочить гетмана. Ты подсыл царский!

Толпа замерла, столь тяжкое обвинение прозвучало в адрес казака. Воля круга повисла на волоске.

И тут на бочку вскочил кошевой, решительно столкнул Нечипора на землю и властно вскричал:

— Вяжите подсыла!

К Нечипору бросились несколько человек, но тут же разлетелись в стороны от его тяжелых кулаков. В передних рядах захохотали:

— Так их, Нечипор!

Запорожцы любили и уважали силу. Но Нечипора возмутило и взорвало обвинение в шпионстве, и он закричал бешено: