Знак Сокола - Дмитрий Хван

Сразу же хочу пояснить, почему я пишу это письмо тебе, а не твоему досточтимому и достойнейшему господину — Великому вану Ли Инджо. Это письмо адресовано лично тебе, Сон Сиёль, потому как твой ван в силу ряда причин не сможет на него ответить. К тому же письмо не является официальным документом, а лишь личным посланием к тебе, Сон Сиёль. Мы наслышаны о тебе как о стороннике реформ в стране и противнике идеологических догм, что затрудняют развитие твоего государства. Всецело поддерживаю твои стремления и радуюсь, что ты, Сон Сиёль, следуешь по стопам твоих уважаемых учителей — Ли И и Ким Чансэна. Ты находишь в себе силы противостоять закостеневшим правилам.

Сообщаю тебе, что в моём государстве реальные науки возведены в ранг обязательных для изучения всеми гражданами моей страны. Мы воспитываем умных, трудолюбивых и свободных людей, способных мыслить, не упираясь в стену догматов. Догматы есть тягость для народа и чиновников, что в итоге не даёт возможности для развития, и государство чахнет и слабеет, будто бы находясь за стеной.

А ещё мы знаем, что ты, Сон Сиёль, являешься противником нашего врага — маньчжуров. Я разделяю твои идеи о том, что Корея должна стать свободна от варваров-захватчиков. Корея должна сама определять свою судьбу, а не быть чьим-то младшим братом или вассалом. Для государства это есть позор и унижение. Возможно, пришло время перевернуть эту некрасивую страницу истории Корейского государства?

Поэтому, почтенный Сон Сиёль, я, Великий Князь Сокол, и пишу тебе это письмо. Я обращаюсь к тебе с искренним предложением дружбы, которая станет весьма выгодна для наших государств. Если Ангарская держава и Корейское государство заключат союз с целью усмирения диких и варварских народов, живущих грабежом и войной, то этот союз изменит очень многое.

Ты, наверное, уже знаешь о том, что небольшой отряд моего войска уничтожил маньчжурскую крепость Нингуту и сжёг дотла всё вокруг? А скоро мы сожжём и Гирин. В этом походе на маньчжуров будут участвовать и четыре сотни корейских солдат, что служат у нас. Ты, верно, знаешь, что мы не убивали корейцев, что маньчжуры заставляли их воевать против нас, а мы приглашаем их служить нам? Сон Сиёль, ваши люди полны решимости сражаться с этим подлым врагом!

Лучшим способом устроить наши дружеские отношения стала бы наша личная встреча. Если ты, к великой моей радости, ответишь на это письмо и передашь ответ нужному человеку, то мой посол будет готов поговорить с ним в Хверёне. Я был бы счастлив, если бы ты распространил это послание среди своих единомышленников и сторонников.

С надеждой на будущую встречу и последующую за ней великую дружбу, я, Великий Князь Сокол, заканчиваю своё письмо.

С величайшим уважением к твоему достойнейшему отцу, вану Ли Инждо, да продлит судьба его годы!»

Кузьма Фролыч Усольцев ехал в столицу, обуреваемый тяжёлыми думами. Он уже пытался поговорить с князем по радиосвязи, но Сокол хотел встретиться со своим воеводой лично, чтобы не выносить их разговор на всеобщее обсуждение. Кузьма до сих пор искренне не понимал, почему князь Сокол был недоволен его действиями в тот день, когда на марийскую деревню напали степняки. Как ему казалось, он сделал всё, что от него требовалось, — вывел отряд из крепости на помощь осаждённым и скорым маршем прибыл под стены Петропавловки. А что до того радиста, гордеца окаянного, то Усольцев решил просить Вячеслава Андреевича, чтобы в Селенгинск прислали нового. Ибо Басманов никакого уважения к Усольцеву не питал, а второй радист, Матвейчук, после того случая зыркал на воеводу яко волк. «Ну да ничего, — думал Кузьма, — надо будет — я и его пообломаю. Нехай знают, кто тут голова и кого князь поставил воеводой в Селенгинск. Чай, Сокола я не первый год знаю», — успокаивал неясное чувство тревоги устюжанин.

Подав два гудка, байкальский пароход подходил к шумящему причалу Ангарска, где разгружалась баржа, притащенная пароходиком со свинцового прииска. Кузьма сошёл на доски причала, и многое из того, что он хотел сказать, показалось ему уже таким мелочным, что и упоминать было неловко. Нешто он будет на какого-то радиста жалобы учинять? Да ни в жизнь! Тем более и разговор с князем пошёл совсем не так, как его себе представлял казак.

Вячеслав встретил его сдержанно, а в глазах его читалось некое сожаление.

— Ну что же ты, Кузьма Фролыч, радистов моих лупишь? — негромко проговорил Соколов, заняв кресло напротив воеводы. — Радисты — это люди, поставленные мною для докладов по любому случаю, доброму или нет. Понимаешь?

— Разумею, — кивнул враз погрустневший Кузьма.

Казалось даже, что он стал меньше ростом и уже в плечах, настолько он ссутулился в кресле.

— Ну вот, — продолжал князь. — А если доклад сделан вовремя, то и мы раньше узнаём о случившемся и уже можем искать способы разрешения какой-нибудь трудности. Прислать помощи или подсказать, что надобно сделать.

Усольцев покуда сидел молча, как церковная мышь.

— И ещё, ты оставил пушки без прикрытия кавалерии, когда ушёл к деревне, — напомнил Сокол.

— Да, — шумно выдохнув, кивнул Кузьма. — Пушки — это очень важно, их надо было охранять от степняков.

— Да не в пушках дело! — в сердцах воскликнул Вячеслав. — Люди у нас главное богатство, Кузьма! Неужели ты до сих пор этого не понял? Что пушки? Были бы пушкари, а пушек мы ещё нальём!

— Всё понимаю, Вячеслав Андреевич, — сокрушался Усольцев, покрывшийся пунцовыми пятнами на лице. — Виноват! Ну нету у меня сноровки воеводской! Каков с десятника воеводский спрос?

— Ну хорошо, Кузьма, — согласился князь. — Атаманом тебе привычней быть, стало быть. Тогда будет служба для тебя другая.

— Какова же службишка? — с готовностью откликнулся Усольцев.

— Благодаря Ряжаю, старосте Петропавловки, что спрятал от тебя раненых степняков, мы знаем, кто напал на деревню. Это снова, как и в прошлом году, совершил некий тушету-хан Гомбодорджи. — Соколов многозначительно посмотрел на теперь уже бывшего воеводу Забайкалья: — Пленных без моего ведома никто не имеет права убивать!

Далее князь сказал, что этого хана необходимо жёстко наказать. Для этого в Селенгинск к началу августа прибудут три даурские роты и сводный ангарский полк. Командование операцией будет осуществлять Алексей Сазонов.

Усольцев неотрывно смотрел на князя, ловя каждое его слово. Соколов же, в свою очередь, отметил готовность Кузьмы к дальнейшей работе, бывший воевода не замыкался на власти. Или он умело скрывает разочарование и обиду?

— Тебе, Кузьма Фролыч, надобно смотреть за работой Сазонова и всему у него учиться, — пояснил Вячеслав. — Он один из лучших моих людей.

— Всё понял, княже! — воскликнул Усольцев. — Не серчай более на меня.

— Хорошо, коли понял. — В голосе Соколова казак снова, как и прежде, услыхал уважительные нотки. — Возвращайся в Селенгинск, к Марине и деткам, да жди Сазонова с Бекетовым. Вместе проработаете план атаки на кочевья хана.

— Бекетов? А Пётр Иванович что же, с Амура уходит? — удивился Кузьма.

— Я приказал ему принимать Забайкальское воеводство, — сухо отвечал князь.

— А я у него буду атаманом? Это мне любо! Я оттого ярился, что тяготило меня место воеводское. Тяжела ноша была, не по мне.

— Я рад, что ты сам это понял, Кузьма Фролыч, — с видимым облегчением проговорил Вячеслав, подойдя к казаку и пожав его руку. — Ну, пошли к причалу, мне в Удинск надобно, новую электростанцию принимать. Поедешь со мной.

В один из погожих солнечных деньков в гавань Аренсбурга вошёл курляндский галиот «Камбала», что обычно доставлял на Эзель разного рода корреспонденцию и заказываемые Беловым в Виндаве товары. На прошлой неделе он заказал вторую партию серого сукна на кафтаны и штаны да красной ткани для обшлагов и отворотов, а также выделанной кожи для сапог и ремней. Не в силах более терпеть немецкий костюм, а также понимая, что по прошествии ещё пары лет он и сам станет немецким бюргером, Белов решил вводить на острове ангарскую форму одежды. С помощью двух портных, бывших в замке, Белов пошил один полный комплект обмундирования. После чего он приказал им снимать мерки с дружинников и далее заниматься этой работой, привлекая местных мастеровых. Среди эзельцев Брайан уже прослыл как щедрый и справедливый хозяин, к которому люди шли с жалобами и просьбами. К тому же за всё время нахождения здесь Белова население острова пополнилось почти на полторы тысячи человек, которые прибывали на Эзель из эстляндских посёлков и города Пернова. Ангарец с удовольствием принимал их, устраивая кого на землю, кого в мастерские, а кого и в солдаты. Брайан завернул обратно лишь несколько судёнышек, на которых в Аренсбург пытались попасть ростовщики и представители церкви, привлечённые слухами о местном золоте.