Хрустальная ловушка - Виктория Платова

— Нож?

— Да, нож.

— Да, это папин нож. Из его коллекции. Нож Нгаи. Он его очень любит. Он часто возит его с собой. Я не знаю, зачем он привез его сюда. Я не знаю…

— Этим ножом сегодня ночью был убит ваш отец.

И тогда она не выдержала. Она упала на пол и уткнулась руками в пол. Дальше произошло совсем уж непредвиденное: ее стошнило.

— Уберите его, уберите, слышите! — заорал Марк, пытаясь собой заслонить Ольгу от стола. — Убери его немедленно, сволочь!

Звягинцев и сам порядком струхнул. С ножом он, пожалуй, переборщил, но кто знал, что у девушки окажутся такие хрупкие нервы? Он сунул нож обратно в ящик стола, совершенно не зная, что будет делать дальше. Ольга по-прежнему сидела на полу, и плечи ее сотрясались от рыданий, а горло перехватил спазм.

— Ты мне за это ответишь, сволочь! — крикнул Марк. — Ты мне за это ответишь! Я тебя сгною!!! Я тебя сам порешу.

Марк кричал так сильно, что у Звягинцева заложило уши.

— Нет, — вдруг очень тихо сказала Ольга. — Нет. Не надо, Марк. Ты знаешь правду, Марк! Не надо, прошу тебя…

— Кара!

— Не надо. Все кончено, Марк. Все кончено.

Она в упор посмотрела на Звягинцева. Если бы глаза могли убивать, Пал Палыч свалился бы бездыханным. В самой глубине ее зрачков притаилась такая страшная, такая холодная пустота, что Звягинцев сам едва не потерял сознание.

— Не надо, Марк. Все кончено. Я хотела убить, и я убила.

— Что ты говоришь, кара…

— Я убила своего отца. Я не помню, как я это сделала. Я говорила ему… Тогда, в баре… Когда еще помнила все, когда еще была собой… Он готов был предать нас всех из-за нее…

Я была несправедлива… Я хотела извиниться… Но бороться с этой яростью в себе — пока я могу, я борюсь… Я не помню, как я это сделала… Но я убила его.

— Кара!

— Не нужно, Марк, ты тоже знаешь правду… Ты милый.

Ты хотел скрыть. Ты сказал мне утром, когда мы увидели эту кровь. Ты сказал: «У тебя было кровотечение из носа». Кровь из носа — как мило, как невинно, правда? Но это была не моя кровь. Это была кровь моего отца. Я становлюсь похожей на маму, которую всегда боялась… Но еще больше я боялась, что это случится со мной. И это случилось. Марк, ты не можешь любить меня. Ты не можешь больше оставаться со мной…

Все кончено… Пока еще я кое-что помню. Я помню — и нашу Венецию тоже. Но тогда, когда ты нашел меня в снегу, когда я избила эту женщину, — я ничего не помнила… Теперь это будет всегда, Марк, милый… И эти промежутки беспамятства — они будут все длиннее. И превратятся в одну сплошную полосу. И там больше не будет меня. Там будет совсем другое существо, которое нужно будет сажать на цепь и надевать на него смирительную рубашку… Обещай, что ты никогда ко мне не придешь…

— Я не могу, кара…

— Обещай мне, Марк.

— Нет.

— Как хочешь. Мне уже будет все равно… Я убила его.

Оцепеневший Звягинцев не отрываясь смотрел ей в лицо — на его глазах оно старилось и превращалось в лицо старухи: никогда в жизни он не видел такой страшной метаморфозы.

— Простите, Звягинцев… Вас зовут Пал Палыч?

— Да, — Звягинцев вздрогнул.

— У нас в коттедже… В моем чемодане, на самом дне…

Там лежит комбинезон, в котором я была сегодня ночью.

Марк спрятал его туда, чтобы потом выбросить… Или зарыть.

Или сжечь. Или уничтожить. Чтобы он никогда не напоминал мне… Комбинезон тоже в крови. Это папина кровь. И на моих руках тоже была папина кровь. Она и сейчас на руках.

Возьмите комбинезон. Пал Палыч… Это еще одно вещественное доказательство. Вам же нужны вещественные доказательства?

Звягинцев молчал, сердце его разрывалось от тоски.

Марк… Я люблю тебя, Марк. Я люблю тебя. Но все кон* * *

Действительно, все было кончено.

Они на некоторое время оставили Ольгу в комнате номер тринадцать. Она сама попросила оставить ее там. Признания Ольги сломали Марка. Еще вчера преуспевающий и холеный, он потерял весь свой лоск, он был раздавлен происшедшим.

Звягинцеву не хотелось добивать его.

— Я понимаю ваше состояние, Марк.

— Нет, вы не понимаете…

— Мне бы хотелось помочь — и вам, и ей.

— Поздно.

— Мне очень жаль…

Марк молчал, глядя в одну точку. Сейчас он выглядел гораздо более безумным, чем Ольга.

— Наверное, я бы поступил точно так же, если бы хотел спасти любимую женщину… Когда вы узнали о том, что произошло?

— Я не знаю… Когда увидел ее окровавленную одежду.

И перепачканные руки… Тогда я подумал, что это не может закончиться хорошо. А потом пришли вы. С этой чудовищной новостью об убийстве… Но я не мог… Не мог предать ее.

Вы рассказали обо всем. О том, как был убит Игорь. Я понял, что это действительно она. Господи, зачем только он приехал? Я говорил вам, я заказал билеты на самолет. Если бы Инка не разбилась, все было бы совсем по-другому. Он бы не прилетел… Господи, ведь это же я вызвал его. Своими руками подписал ей смертный приговор. Ей и себе.

— Не стоит винить себя, Марк. Вы ни в чем не виноваты.

Все равно это проявилось бы — раньше или позже.

— Но не было бы убийства… Я показал бы ее лучшим врачам, я положил бы ее в самую лучшую клинику. Я заплатил бы любые деньги, только бы она была здорова. Я пошел бы и набольшее…

— А вы и пошли. Зачем вы попытались свалить всю вину на Инессу? Вы ведь умный человек, Марк. Вы понимаете, что то, что группа не приехала, — это чистая случайность.

Как только бы она здесь появилась, все стало бы на свои места. Ее отпечатки на ноже, кровавый след на стене в комнате…

Вы бы все равно ее не спасли.

— Не знаю. Я потерял голову.

— Когда вы излагали мне версию о причастности к преступлению Инессы Шмариновой, вы вовсе не выглядели растерянным. Ваша версия была безупречной… Во всяком случае, она выглядела вполне правдоподобной. Единственно правдоподобной в сложившихся обстоятельствах.

— Я просто знал, что в ванной комнате сидит моя жена, которая никак не может смыть кровь. Я должен был защитить ее. Ведь Игорю уже ничем нельзя помочь.

— Боюсь, что и Ольге уже ничем нельзя помочь.

— Нет. Ее должны вылечить… У нас же есть врачи. Есть препараты…

— Даже если бы это произошло, даже если бы ее вылечили, — она ведь навсегда будет травмирована этим убийством.

— Но вы должны понять, она не ведала, что творила. А когда узнала об этом — сама ужаснулась. Вы знаете, что такое каждый день ожидать этого ее страшного беспамятства? Этого раздвоения личности. Последние несколько дней я прожил, как в аду. Зачем мы только сюда приехали? Не было бы этой цыганки в аэропорту — она как будто запрограммировала Ольгу.

— Марк, не будьте ребенком! Не нужно цепляться за внешние обстоятельства. Во всем этом никто не виноват, кроме дурной наследственности.

«Кроме дурной наследственности» — так мог бы сказать Володя. Это были слова из его жизни с печатной машинкой и сочинением сказок. Звягинцев подумал о том, что начинает говорить с Марком его языком — языком, на котором не понимают дешевого пива и толстых животов.

…Ольга попросила оставить ее, она хотела справиться с происшедшим одна. Она не могла больше видеть людей. Она еще долго не сможет видеть людей.

За несколько часов Радик и Коля подготовили коттедж Красинских. С согласия Марка и по ее собственной просьбе она должна была пробыть там до приезда оперативной группы.

Марк настаивал на том, чтобы ему тоже разрешили вернуться в коттедж, но Ольга категорически воспротивилась этому.

Она должна нести свой крест одна.

Чувствуя себя подлецом, Звягинцев шепнул охранникам, чтобы они укрепили окна и сняли с них все ручки — от греха подальше, вдруг на Ольгу снова накатит безумие.

Сами же охранники должны были выполнять свои непосредственные обязанности в коттедже: одна из двух комнат отводилась им. Марк согласился временно пожить в импровизированном кабинете Звягинцева в административном крыле: там был диван и даже маленький санузел. Он забрал из коттеджа кое-что из вещей: неизвестно, как долго придется ждать развязки бурана.

Звягинцев действительно нашел комбинезон Ольги в одном из ее чемоданов. Вся ткань впереди была обезображена уже подсохшей кровью: ни Ольге, ни Марку даже в голову не пришло застирать ее. Ясно, что Ольга была деморализована, а Марк… Ольга права — скорее всего, Марк действительно собирался уничтожить улику.

Звягинцев не мешал им проститься, когда Ольга отправлялась в коттедж — в ссылку, в изгнание, в камеру предварительного заключения. Это было тяжелое прощание. Ольга больше не принадлежала Марку, а Марк больше не принадлежал ей.

Звягинцев и охранники тактично отошли в сторону, пока Ольга и Марк говорили друг другу прощальные слова. И молчали в последний раз. Он крепко сжимал ее холодные безучастные руки, но она даже не чувствовала этих пожатий.

— Я люблю тебя, кара… — шептал он затертые до дыр слова. — Я не оставлю тебя… Я найду лучших врачей. Ты поправишься, ты выздоровеешь, и все будет как прежде.