Человек-да - Дэнни Уоллес

сознание от негатива. Наша задача — способствовать тому, чтобы люди на земле жили в мире и счастии.

Беседуя, мы с Лайамом гуляли вокруг замка. Потом нашли скамью и сели.

— Здесь мы постигаем простые вещи... например... что нужно ценить каждое мгновение своей жизни, —

продолжал Лайам. — И жить каждый день так, будто это последний день твоей жизни на этом свете. Нет,

пожалуй, я выразился слишком сильно. Попробую сказать иначе. Понимаешь, мы должны постоянно сознавать,

что сегодня мы можем умереть.

Я удивленно вскинул брови. Лайам размышлял.

— Хотя это еще более сильно сказано, да? Я имею в виду вот что: мы должно сознавать, что, возможно, ты и

я умрем сегодня.

Проклятье. Я нахожусь в уединенном замке в городе под названием Смертоубийство с человеком, который

на-стойчиво меня убеждает, что, возможно, сегодня я умру.

— Это не значит, что мы сегодня умрем, — добавил он, поднимая палец. — Но... это не исключено.

Признаюсь честно, от его слов мне легче не стало, но Лайама уже было не остановить. Мы находились на

пути к экзистенциализму.

— Оба утверждения — что, возможно, мы не умрем сегодня и, возможно, что мы сегодня умрем —

абсолютно верны. Но первое более существенно, ибо в этом случае мы понимаем, что должны ценить каждое

мгновение своей жизни.

— Вообще-то от таких утверждений становится страшновато, — сказал я. И не кривил душой. Не спорю, я

буду ценить каждое мгновение своей жизни, но, скорее всего, спрятавшись под кроватью.

— Да, пожалуй. Но понимаешь, в чем дело, Дэнни, человек очень легко приобретает такую черту, как

самодовольство. Если человек сознает, что он смертен, как говорит Самтен, он становится более

восприимчивым и, как ни смешно это звучит, чувствует себя более живым. Ладно, давай пройдем туда...

Следующие полтора часа съемочная группа программы «Ричард и Джуди» снимала, как я вместе с монахами

рублю сельдерей, убираю туалеты, блуждаю по саду и, вообще, делаю все, что делают монахи. Я чудесно

проводил время. Везде, куда бы я ни пришел, обритые наголо монахи принимали меня с распростертыми

объятиями, и я постепенно проникался любовью к их образу жизни. Это трудно объяснить, но здесь от всего

исходило... тепло. Было видно, что они по-настоящему счастливы. И безмятежны. Меня научили медитировать,

накормили шикарным обедом, я познакомился с их учением.

Наконец режиссер объявил перерыв.

— Вы сняли, что хотели? — спросил я.

— Да, — подтвердил Джим. — Хотя нам нужно что-то... еще.

Я энергично кивнул.

— Что же?

— Сам не знаю... просто... получается как-то все очень... положительно.

— Но монахи — положительные люди. Вообще все монахи. А буддийские в особенности. Они славятся

своей положительностью.

Что верно, то верно. Редко услышишь о том, что буддийский монах попытался похитить кого-то или

обмануть пенсионера. В чем бы ни обвиняли буддийских монахов, но в одном им надо отдать должное: они

совершенно не способны обманывать стариков. Я называю это слабостью.

— Да, монахи — симпатичные люди, — согласился Джим. — Просто мне кажется... э... что ты уже увлекся

буддизмом...

— Замечательная религия!

— Да, но... понимаешь, если ты уже решил пойти по пути буддизма, тогда, пожалуй, нет смысла снимать

тебя дальше. Потому что ты уже сделал свой выбор. Так что постарайся глубже вникнуть в их жизнь... покажи

их под другим углом.

— Ладно. — Я твердо вознамерился найти нужное решение. Мне представился шанс сняться на

телевидении, значит, я должен оправдать ожидания тех, кто в меня поверил.

— Сам придумай, как это сделать, — сказал Джим и пошел решать какие-то важные вопросы.

Мы с Джеффом ели печенье. Он сказал, что догадался о том, что я голоден, ибо даже за тридцать шагов

слышал в наушниках, как у меня урчит в животе.

— Я должен как-то показать их под другим углом, — поделился я с ним своей проблемой. — Представить

их со всех сторон. Ума не приложу, как это сделать.

Джефф откусил печенье и задумался.

— Попробуй их поддеть, — посоветовал он.

— Поддеть?

— Выведи их из себя. Они слывут самыми невозмутимыми людьми на свете. Попытайся их рассердить. Это

будет сенсация, гвоздь программы.

— Рассердить монаха? — недоверчиво произнес я. — Ничего не выйдет! Они же спокойны, как слоны!

— Ну... попытка не пытка. Хоть будет что вырезать при окончательном монтаже. Придай своему репортажу

остроты. Покажи более темные стороны монахов.

— У них нет темных сторон.

Честно говоря, мне эта затея не улыбалась. В конце концов, Робин предложил залезть в душу к буддийскому

монаху, но не дергать же его за титьки. С другой стороны, ведь это совет профессионального телевизионщика!

К тому же я знал, зачем я здесь, и вовсе не хотел строить из себя капризную примадонну. Посему я кивнул и

сказал, что это хорошая идея. По сути, это был единственный выход.

Нехотя я стал думать, как бы мне рассердить буддийского монаха.

Я бродил по замку, перебирая в уме разные способы и средства.

Через некоторое время мне предстояло познакомиться с Самтеном, и я вовсе не хотел, чтобы он принял меня

за извращенца, питающего ненависть к монахам. И вдруг я увидел пруд. Если все мои задумки не дадут

результатов, рассудил я, всегда можно столкнуть монаха в воду. Хотя, пожалуй, это слишком. Да и негоже

подавать дурной пример. Что, если в отдаленном будущем молодые люди, пожелавшие пойти по моим стопам,

из моего опыта усвоят только то, что надо напиваться и сталкивать монахов в пруд?

— Значит, через некоторое время ты встречаешься с Самтеном? — спросил какой-то монах, сидевший на

скамье, куда я присел на минутку, чтобы успокоиться.

— Да, надеюсь, — ответил я.

— Здорово. Тебе повезло. Он потрясающий человек. Тебе понравится. Он удивительный.

— В самом деле?

— Да. Он удивительный.

— Чем же?

— Чем? Да тем, что он удивительный. Когда говоришь с ним, кажется, что ты единственный человек на

свете. Он самый духовный из всех людей, которых тебе доведется встретить. Все знает. О чем бы ты его ни

спросил, у него на все есть ответ. И он потрясающе терпелив, образец терпения и выдержки для всех, с кем он

общается.

— И впрямь неординарный человек, судя по твоим словам, — сказал я с искренностью в голосе.

— Да. Неординарный, — подтвердил монах. — Удивительный.

Неожиданно кто-то меня окликнул. Я повернул голову на зов и в одном из окон замка увидел Джима.

— Дэнни! Ты готов?

Я кивнул и начал собираться с мыслями.

— Вот скажи... — обратился я к монаху, сидевшему подле меня. — Я просто так спрашиваю, к делу это

отношения не имеет, правда... что вызывает раздражение у таких, как вы?

Монах сделал глубокий вдох и погрузился в раздумья.

— Война, — наконец произнес он.

— Война?

— Война, — повторил монах и, обратив ко мне свое посуровевшее лицо, кивнул.

Боже. Значит, чтобы рассердить монаха, я должен развязать войну; да, сегодня будет тяжелый день.

— Итак, Дэнни, — сказал Робин. — Самтен тебя ждет. Просто возьми у него обычное интервью, хорошо?

— Ясно. Я готов.

Джефф подмигнул мне и жестом показал, чтоб я не робел. А потом в комнату вошел самый рослый монах на

свете. Он улыбнулся и пожал мне руку.

— Самтен, — представился монах.

— Ну и ну! — в изумлении воскликнул я. — Вы самый высокий монах на свете! Должно быть, вы король

монахов!

— Хм... спасибо, — сказал Самтен, приняв мои слова за комплимент, хотя я просто констатировал факт. —

Что, может, присядем в холле и побеседуем?

Самтен говорил тихо, спокойно, так что любая его фраза вызывала доверие. Он мог бы сказать: «Давай

привяжем на твое лицо кусок ветчины и приведем к тебе в дом волка? », и я бы ответил: «А что, давай! Так и

сделаем!»

В общем, я сел, как и предложил Самтен, в холле замка Добройд. Съемочная группа принялась устанавливать

телекамеры и микрофоны, а мы с Самтеном тем временем вели неспешный разговор. Я мгновенно проникся к

нему симпатией. У него было доброе лицо, на котором сидели круглые очки, аккуратно остриженные короткие

волосы. Улыбка почти не сходила с его губ.

— Должен сразу вас предупредить, — сказал я. — Я первый раз беру интервью. Так что, возможно, не все

получится.

— Все у тебя получится, — успокоил меня Самтен, и я ему поверил.

— Вы когда-нибудь видели шоу «Ричард и Джуди»? — спросил я.