Око Судии - Р. Скотт Бэккер

Мягко нарастающее звучание молений с верхних галерей возвестило скорое появление матриарха — это был один из бесчисленных гимнов аспект-императору.

Наши души восходят из тьмыРазом близко и далеко.Наши души уходят в тьму,Дверь распахнута широко.

Он идет впереди,Свеча озаряет пусть вслед.Он идет впереди…

Подумав о близнецах, Эсменет сжала зубы, сдерживая боль, от которой грозила потрескаться краска на лице. Кельмомас был безутешен, и она была вынуждена оставить его реветь. Он умолял ее не оставлять его, обещал ради нее стать своим погибшим братом.

— Ма-мамочка, мы т-тебя л-любим… Т-так л-любим…

«Мы», сказал он, тихим и полным отчаяния голосом.

Стоило вспомнить эту сцену, как хотелось заморгать, прогоняя жар с глаз. Она сделала медленный и глубокий выдох, изо всех сил стараясь казаться неподвижной. Огромные бронзовые двери беззвучно распахнулись, и в пустой Аудиториум прошествовала Ханамем Шарасинта, номинальная глава культа Ятвер. Матриарху полагалось быть одетой в дерюгу, чтобы подчеркнуть свою бедность, но с каждым шагом на ее землистого цвета платье вспыхивали вертикальные полосы. Ее сопровождал Майтанет, как всегда блистательный в просторных белых с золотом одеяниях.

Он идет впереди,Свеча озаряет пусть вслед.Он идет впереди…

Конец песнопения угас в глубине поющего камня. Ятверианская матриарх с трудом опустилась на одно колено, затем на второе.

— Ваше великолепие, — произнесла она, опуская лицо к своему отражению на мраморном полу.

Эсменет кивнула, являя монаршее благоволение.

— Встань, Шарасинта. Все мы дети Ур-Матери.

Пожилая женщина не без усилия поднялась.

— Воистину, ваше великолепие.

Шарасинта взглянула на Майтанета, словно ожидая поддержки, потом опомнилась. Не привыкла находиться среди тех, кто выше ее по положению, поняла Эсменет. За долгие годы императрица приняла многих просителей — достаточный срок, чтобы безошибочно угадать тон аудиенции по первым словам. Сейчас она отчетливо видела, что у Шарасинты выработалась непреодолимая привычка повелевать — до такой степени, что любезности и почтения от нее ожидать не приходится. В воздухе вокруг старухи веяло настороженностью.

Эсменет сразу перешла к делу.

— Что ты знаешь о Воине Доброй Удачи?

— Так я и думала, — надулась матриарх, презрительно сощурив глаза. Лицо у нее было угловатое и причудливо скособоченное, как будто оно было вылеплено из глины и долго пролежало на одной стороне.

— И почему же? — с деланой учтивостью осведомилась Эсменет.

— Кто же не слышал слухов?

— Кто не слышал об измене, ты хочешь сказать.

— Хорошо, об измене.

Первые несколько секунд Эсменет не осознавала оскорбительности ее тона. Кажется, она слишком часто забывает о своем высоком статусе императрицы и разговаривает с другими так, будто они ей ровня. Эсменет с негодованием нахмурилась. «Даже не посочувствовала мне, что я потеряла ребенка!»

— И что же ты слышала?

Выверенная пауза. Глаза Шарасинты приобрели коровью надменность, губы поджались в скорбную линию.

— Что Воин Доброй Удачи выступил против аспект-императора… Против тебя.

Эсменет с трудом сдержалась, чтобы не выплеснуть свою ярость. Неблагодарная гордячка! Подлая старая сука!

Это ли представляла себе она много лет назад, когда сидела на подоконнике в Сумне и заманивала прохожих игрой тени, которая двигалась верх и вниз по внутренней стороне ее бедер? Ничего не зная о власти, Эсменет принимала за власть ее внешние атрибуты. Все это было невежество — мало что столь невидимо, как власть. Она помнила, как жадно она смотрела на монеты — монеты могли уберечь от голода и прикрыть одеждой кожу в синяках; помнила, как разглядывала профиль мужчины, императора, который как будто незримо присутствовал и во всех достававшихся ей щедротах, и во всех ее лишениях. Она не ненавидела его. Не боялась. Не любила. Все эти чувства лучше тратить на его вассалов. Сам же император… ей всегда казалось, что он где-то слишком далеко.

В бесконечных мечтаниях между постелями она перебирала все, что помнила, все невнятные и унизительные россказни, которые простой гражданин возводит вокруг своего правителя. И представляла себе его, Икурея Ксерия III, как будто он сидит здесь, рядом с нею.

Совершенно невозможная картина.

Однажды, без особого умысла, она показала Самармасу серебряный келлик. «Знаешь, кто это?» — спросила она, показывая на изображение собственного профиля на аверсе. Когда Сэм был чем-то поражен, он по-особенному открывал рот, словно собирался обхватить губами гвоздь. Это было и комично — и печально, потому что сразу выдавало его слабоумие.

«Сынок!» — беззвучно закричала она. Бередить свою рану — это стало для нее путем наименьшего сопротивления, единственное, что давалось без усилий. Но от нескончаемого круговорота обязанностей не убежать, приходилось заставлять себя выполнять какие-то действия, по кусочку преодолевая непосильную боль. Ничего другого не оставалось, как довериться краске, надеясь, что она надежно скрывает лицо.

— Но ты слышала не только это? — спросила она жестким и ровным голосом — голосом, приличествующим императрице Трех Морей.

— Не только, не только, — забормотала Шарасинта. — Конечно, я слышала не только это. Всегда можно услышать много разного. Слухи — они как саранча, или как рабы, или как крысы. Плодятся без разбора.

Они знали, что Шарасинта — женщина надменная. Поэтому и вызвали старую стерву сюда: Майтанет надеялся, что угнетающих размеров и репутации этого помещения окажется достаточно, чтобы смягчить ее высокомерие и направить в нужное им русло.

Очевидно, оказалось недостаточно.

— Матриарх, тебе бы не помешало придерживаться рамок нашего разговора.

Насмешка — неприкрытая! И впервые, как заметила Эсменет, — взгляд, которого страшатся все, кто облечен властью, взгляд, который говорит: «Ты — временно, ты — беда преходящая, не более того». Она вдруг поняла продуманный расчет, с которым ее трон был приподнят над полом зала аудиенций. Один случайный взгляд старухи вдруг заставил ее испытать глубокое облегчение: вот что стоит за человеческой иерархией. «Признание», — поняла Эсменет. Власть сводится к признанию.

Иначе это лишь грубая сила.

— Матриарх! — прогудел Майтанет, вкладывая в голос и облик всю непререкаемую власть Тысячи Храмов.

Шарасинта открыла рот, чтобы дать отповедь — запугать ее, похоже, не мог даже шрайя. Но вся сила ее легких вдруг ушла от нее…