Орда встречного ветра - Дамазио Ален

— Я видел рыжую цаплю, двух веретенников и несколько лысух, есть из чего кашу сварить…

— Дарбон своих пустельговых в основном по цаплям направит. Ястребник вычислил к низовью пласт глины с ивняком и ясенями. Его ястреб наверняка принесет пару полевых мышей, а может, даже и нутрию.

— Каллироя и Аои разделают мясо и прокоптят его. Насчет рыбалки можно будет решать по ходу.

— Я уже не могу есть эту похлебку из медуз и водорослей.

— В любом случае нам нужно пару дней отдыха, прежде чем атаковать центральную зону. Вот и поедим пока жареного мяса!

— Голгот согласен дать передышку?

— Он сам предложил. Говорит, мы еще толком ничего не видели. Что самое сложное только начинается. Что неизвестно, как поведет себя Горст. Не сказать, что он в порядке…

— По-моему, у нас еще не было худшего месяца, чем этот вот, проведенный в болоте. У меня ощущение, что я постоянно куда-то проваливаюсь, что все вокруг расплывается. Невозможно отдохнуть, опустить свою задницу на что-нибудь твердое и сухое. Я раздулся, как губка, у меня на руках вся кожа размякла. Вся плоть прогнила с головы до ног, я ем, пью и отдыхаю в гнили. Я сплю по три часа в сутки, я дрожу, когда захожу в воду, дрожу, когда выхожу… Пью вербовую заварку на каждом привале, чтоб сбить жар… Брххх… Одно удовольствие!

— И это ты еще из тех, кто держится молодцом. Посмотри на Аои, на Ларко, на Свезьеста… Кориолис еще кое-как справляется, но у нее кожа как будто вымывается день за днем…

— Она стала вся прозрачная. Караколь не очень-то ее поддерживает, я ему говорил!

— Караколь сам не в своей тарелке с тех пор, как начался заплыв. Он воду не любит. Он по вечерам истории свои за три минуты сворачивает. Да и в принципе он и настроение, и легкость свою здесь теряет. Становится таким же тусклым, как и мы.

— Только не когда дело жареным пахнет, тут он сам себя превосходит, даже слишком, я бы сказал!

x У меня с Караколем был жесткий разговор. Я его в покое оставлять не собиралась, пока он мне все не выдаст, пока все не объяснит. Я расспросила и о Дубильщике, и о приемах Тэ Джеркка, и о том, что именно ему было известно о нефеше, о старинном искусстве дыхания, для которого глиф на бортике колодца был просто остатками чего-то очень древнего, чем-то грубым и незатейливым. Затем я пошла к Сову и передала ему все свои умозаключения, попросила все это записать своими словами в контржурнал. Чтобы мы об этом больше никогда не забывали, и чтоб наше интеллектуальное продвижение послужило в свою очередь другим Ордам, если сами мы до конца не дойдем.

«Никто, кроме меня и Ороси, в общем-то и не пытался выяснить ни откуда взялась эта башня, ни куда она исчезла, когда оказалась у нас за спиной. А именно так все и было, она просто-напросто тихо испарилась. Никто так и не узнал о том, что мы были не первой Ордой в истории, столкнувшейся с фонтаном, и что наши предшественники потеряли шестерых. Порой знание, что приносят контржурналы, раздавливает меня и изолирует от остальных, оно открывает передо мной размышления, которые непросто передать и невозможно распутать. И если я и могу ими с кем-то поделиться, то, как правило, это бывает Ороси, наш аэромастер, чуть реже Караколь, наш трубадур, а иногда один лишь ветер.

Фонтанная башня действительно существовала на том же самом месте, где мы ее и нашли: она была обозначена как „Водонапорная башня” на одной из карт времен… 15-й Орды. Позже, когда 19-я Орда обнаружила башню снова, из воды выступали одни руины — думаю, что ярветры сделали свое дело и разрушили ее почти целиком. Тогда, для будущих Орд она получила название „Башня руин”. С тех пор ни в одном контржурнале о ней более не упоминалось, именно по той причине, что она была разрушена. Ее внезапное появление вчера утром объясняется, по словам Ороси, тем, что над затопленными руинами прошел особенный хрон, который она относит к категории „хроно-софрагментарных”. Такой хрон способен проявить любой отрезок прошлого или будущего в каком-то отдельном конкретном месте: если башня когда-то существовала в этом месте, она может появиться заново в любом виде — новая, разрушенная, несуществующая, отстроенная, согласно отрезку времени, который вызывает хрон. Так, например, возможно, что вода, в которой мы плыли, ступени башни, бортик колодца — всему этому было три сотни лет. Как и вполне вероятна гипотеза Караколя о том, что тонкокрылая птица, которую я заметил в тумане, была из петли будущего…

Но, на мой взгляд, самое невероятное было даже не в этом, а в самом глифе. В силе глифа, выгравированного на колодце, в непреодолимой энергии повторяющегося по кругу припева. Караколь наконец сдался под пытками Ороси, довольно долго уклоняясь от вопросов, и объяснил нам, как эта энергия связана с внутренним, утробным ритмом артикулируемого ветра, с траекторией воздуха в голосовой щели, с вращательным импульсом в ротовой полости, с выталкиванием звука, который моделируют губы. Сегодня, благодаря Ороси и Караколю, я понял, что слово

может выпустить на волю хрон, пусть даже крошечный, пусть даже просто михрон. И я ощутил головокружение и дрожь от прикосновения к запретной тайне.

Орды, что последуют за нами, будьте внимательны к этим строкам. Возможно, они дадут вам ключ, что поможет открыть двери, о которых мы пока еще только догадываемся; возможно, они рассмешат вас своей наивностью и неточностью, если ваши знания превзойдут доступные нам. Но как бы там ни было, слушайте:

То, что древние скрибы называли неподходящими для этого словами — „магией”, „магическим заклинанием”, „колдовством”,— все это, сегодня я знал наверняка, происходило из нашей, никогда в достаточной мере не ощущаемой в своем, однако, невероятном объеме, способности самим артикулировать живой ветер. Мы вызываем его из наших собственных легких, чтобы затем с помощью голосовой щели придать ему последовательность и ускорение, пока он не достигнет необходимой внутренний скорости, и не примет столь необычную для себя форму звуков и слов, сливающихся в нашем горле в один поток, и не вырвется наружу словотоком. Словоток? Под этим термином я подразумеваю самоподвижность и самоконсистентность спирали слов-выдохов, приобретающих, вырвавшись из нас, силу метаморфозы. Эта сила способна, как и любой хрон, изменить то, через что она проходит. Именно это и сделал мастер молнии Тэ Джеркка в своем противостоянии Дубильщику, ни более ни менее. То, что и посчитал криками, голосовыми приемами и заклятиями, было просто следом, шлейфом выраженной скорости. Все равно, что перепутать свист проносящегося ножа с его ударом в цель. Оружие Тэ Джеркка — это был не его голос, а нефеш, то есть дыхание его жизни — дыхание в высшей степени тонкое и острое, которое, как считает Ороси,

он черпает из своего вихря. Такое дыхание с подобной скоростью и вибрационной силой действия не под силу освоить даже самому одаренному ученику. И все же… Как мне напомнила Ороси, Тэ Джеркка сам всегда смеялся над своими успехами: его искусство еще только зарождалось, оно пока было невнятно и путано, разумеется оно было достаточно сильным, чтобы выстоять в любом человеческом бою, действенным при столкновениях с большинством хронов, но пока использовало лишь малую часть потенциала вихря — и использовало ее с неправильной целью, для того, чтобы сразить, а не создать, для того, чтобы разбить, а не объединить или взрастить».