Империя проклятых - Джей Кристофф

В угольно-черных глазах отражался свет химического шара. И хотя губы были милосердно скрыты за серебряной решеткой, Жан-Франсуа был уверен, что Селин улыбается.

– Терпение, холоднокровка.

На последнем слове она снова подняла взгляд к потолку и продолжила.

Чтобы достичь своей цели, Неистовым требовалось три ночи, но в первую же ночь Диор проснулась на рассвете. Подняв голову в темноте, она обнаружила, что лежит, свернувшись калачиком, на чем-то теплом и мохнатом, связанная, с заткнутым ртом и повязкой на глазах, а вокруг бушует приглушенная буря. Она попыталась заговорить, дернувшись, но чья-то пара рук удержала ее на месте.

– Подождите, мадемуазель, – произнес чей-то мягкий голос. – Вы навредите собакам.

С ее глаз сняли повязку, и она обнаружила, что находится в маленьком охотничьем укрытии – всего лишь несколько полос промасленного холста, служащего защитой от бури. Здесь ей и одной было бы тесно, но ее упрятали с этим острым, как нож, смертным юношей и его собаками. Несмотря на все неудобства, в этом малюсеньком пространстве было, по крайней мере, тепло.

– Хотите пить? – спросил он. – Хозяйка сказала, что вам можно попить, если захотите.

Диор все еще была в наручниках и не могла ничего сделать, кроме как кивнуть. Юноша снял с нее кожаный кляп и поднес к губам бурдюк с водой. Напившись, Диор перевела дух и отбросила волосы с глаз. Ее голос прозвучал мягко, осторожно и совсем не испуганно.

– Спасибо, месье.

Юноша кивнул, отхлебывая из фляжки какую-то жидкость, которая пахла крепким алкоголем.

– Где я? – спросила Диор.

– В тепле. – Юноша указал на укрытие вокруг них. – В безопасности.

Она усмехнулась, горько и жестко.

– А где вампиры?

– Спят, – ответил юноша, кивая в сторону бури.

Диор снова внимательно осмотрела окружающую ее обстановку. С нее сняли не подходившие ей доспехи, и теперь она была одета в золотистый жилет и тяжелое платье из темно-серого дамаста, забрызганные кровью и пеплом. По крайней мере, на ней оставили сапоги, а значит, отмычки по-прежнему лежали внутри, но вот руки ей сковали за спиной. Она попыталась освободиться от пут, и одна из собак лизнула ее в лицо большим розовым языком. Диор поморщилась, почувствовав запах крови в собачьем дыхании.

– Вы нравитесь Элайне, – улыбнулся юноша.

Вытерев липкую щеку о лацкан пиджака, Диор оглядела юношу более внимательно.

– Я знаю тебя, – пробормотала она. – В смысле… я видела тебя раньше.

Улыбка у него была мрачной и красивой, и он, очевидно, знал это.

– Мы с вами плясали джигу. После того, как вы повальсировали с капитаном Батистом. Вы ужасно танцуете.

У нее по коже побежали мурашки.

– Ты из Авелина…

– Да. – Юноша поморщился, когда снова отхлебнул из фляжки. – Я работал там в собачьем питомнике. Меня зовут Хоакин. Хоакин Маренн.

– Мы освободили кое-кого из ваших людей! – выдохнула Диор, пытаясь сесть прямее. – Группу детей из фургона на реке! Девочку Милу и еще одну по имени Исла и…

– Вы видели Ислу а Куинн? – Глаза юноши распахнулись, и он указал на свою щеку. – У нее две красивые родинки здесь и…

– Oui! – воскликнула Диор. – Всего две недели назад!

Приглядевшись, Диор увидел, что на поясной фляжке юноши выбиты буквы «Х+И».

– А, ты тот самый возлюбленный, о котором говорила Исла! – выдохнула она. – Ты – ее единственный на всю жизнь!

Юноша улыбнулся, и его темные глаза заблестели.

– Она… она так про меня сказала?

– Да! И я знаю, куда она направилась, и могу отвести тебя к ней!

Диор попыталась перевернуться, протянув ему свои связанные запястья.

– Избавь меня от этих проклятых штук, я могу…

– Нет, – просто ответил он.

– Нет?

Улыбка исчезла с его лица, и оно стало холодным.

– Моя хозяйка запретила.

– Твоя хозяйка? – Диор моргнула. – Ты имеешь в виду эту безбожную пиявку?

Тогда в нем произошла перемена, стремительная, как буря, глаза покраснели и внезапно наполнились яростью.

– Не говорите так о ней! – рявкнул он, предупреждающе подняв палец. – Она велела мне беречь вас, и я так и делаю, но я не хочу слышать ни одного дурного слова о ней, клянусь.

Сощурившись, Диор стиснула зубы, потому что, когда Хоакин поднял палец, она увидела странный шрам на левой руке. Он был свежим, покрытым коркой, выделяясь темным пятном на коже. Странный геометрический знак, вырезанный на теле и затертый пеплом, чтобы сохранить рисунок. В воздухе, казалось, зазвенел голос Габриэля и слова, которые он произнес в Авелине:

«Некоторые присоединяются добровольно. Из жажды власти или по темному зову сердца. Другие – просто дураки, думают, что, если их укусят, они будут жить вечно. Но большинство – простые пленники, которым предлагается выбор: стать рабом или едой».

– Это не шрам, – прошептала она, глядя на его руку. – Это клеймо.

Юноша встретился с ней взглядом, и кожу Диор защипало от ужаса.

– Ты раб!

– Клейменые, так они нас называют. – Улыбаясь, он провел пальцем по знаку. – Те, кто избран служить. Это дар, понимаете. Чтобы показать, что они нас любят.

– Это не любовь, Хоакин, – прошипела Диор. – Они разрушили твой дом, убили твоих друзей, убили Аарона! Эта чертова сука…

Девушка не успела договорить, потому что Хоакин прижал ее лицом к полу. От его мягких манер не осталось и следа, и, когда Диор взвыла в знак протеста, Хоакин со страшной силой затянул на ней кожаный ремешок, заткнув ей рот кляпом. Диор с трудом дышала, когда он слез с ее спины.

Перевернувшись, она сердито посмотрела на него, стиснув зубы. Но Хоакин не сводил глаз с полога укрытия и рассеянно протянул руку, чтобы почесать морду кобеля.

– Ты и сама увидишь, – сказал он. – Она скоро проснется, и ты увидишь, какая она замечательная.

Сердце Диор учащенно стучало, но сама она лежала не шевелясь. Хоакин больше ничего не говорил, и в течение следующих нескольких часов она спала урывками, постанывая от кошмаров. Когда Хоакин выскользнул из укрытия, она все-таки проснулась и приподнялась на локтях, чтобы посмотреть ему вслед. Снаружи снова наступила ночь, и под шум ревущих зимних ветров в глубине слышался хруст, будто кто-то ковырялся лопатой в свежевыпавшем снеге.

Раб выкапывал своих хозяев из постелей.

Вскоре пара рук вытащила Диор из укрытия. Одна была бледной и целой, а другая походила на кость, обернутую волокнами недавно наросшей плоти. Диор подняли за лацканы сюртука, и она оказалась лицом к лицу с тем, кого звали Кейн. Взгляд у него был таким же твердым и холодным, как земля, на которой он спал. На лице все еще красовались шрамы от когтей Фебы: четыре царапины от брови