Изольда Великолепная - Карина Демина

– …но, к счастью, нашлось кому мне совесть вправить. Надеюсь только, что не опоздали.

– Труд раба стоит ничтожно мало. – Кайя был до того серьезен, что меня подмывало поцеловать его. Кстати говоря, подмывало давно и упорно, совесть моя сдавала позиции, осыпаясь, как песчаная плотина под напором воды. Удерживало исключительно понимание, что тонкая натура мужа этакой вольности не перенесет.

– Возьмем, к примеру, это платье… Представь, что ты шила его.

Представляю. Воображение у меня работает. Сижу я, значит, вечерком, шью себе платье, тыкаю иголкой в твердую ткань. Песенку напеваю… напеваю, напеваю и понимаю, что шить мне долго. Вручную если… да я скорее голой гулять пойду.

– Или заплатила тому, кто умеет шить. – Улыбка Кайя подсказывает, что направление моих мыслей понято им верно. – Обменяла свои деньги на его труд. А теперь представь, что труд принадлежал не ему, но человеку, которому не надо платить. Достаточно предоставить кров и еду.

– Это нечестно.

Я понимаю, о чем он говорит, и, пожалуй, лучше, чем Кайя предполагает. Бесплатная рабочая сила. Ну не бесплатная, а сверхдешевая. Такая, которую можно заставить работать не восемь часов, а десять, двенадцать, четырнадцать…

Сколько стоит раб?

О, в отчетах имеется полная информация. Но пока для меня эти цифры безлики. Полтора золотых – это больше или меньше стоимости платья? Наверняка меньше, но насколько?

Продать платье? Купить раба и отпустить на волю?

Сто рабов?

Двести?

Да хоть бы тысячу, но проблему это не решит. Бумажные колонны – лучшее тому свидетельство.

– Когда ты печалишься, ты тускнеешь. – Кайя накрывает мою ладонь. – Не надо, сердце мое. Я тогда теряюсь.

– Тускнею?

– Сейчас ты яркая. Хотя вряд ли кто еще это видит.

А не переработал ли их светлость? Не похоже…

– Ты и раньше не прятала эмоции. Все прячут, а ты нет. Мне нравилось.

Вот значит в чем дело. Ну как я могла упустить из виду, что Кайя – эмпат? С другой стороны, упустила и упустила. Мне эмоций не жалко. Любопытно вот только.

– На что это похоже?

Если положить свою руку на его руку, то получится лестница рук.

– На темноту, в которой множество чудовищ и запертых дверей. За ними тоже встречаются чудовища. Точнее, двери открывают, чтобы чудовище выпустить. Кто будет хорошим делиться?

– Не знаю.

– Поэтому темно. Беременные вот светятся. Или еще дети. Только… я не могу к ним подойти.

– Почему?

– Иза, – он смотрит с укоризной, будто этот вопрос глуп, – нельзя пугать беременных женщин и детей. А твоя дверь открыта. Даже не дверь… маяк? Звезда? Наверное, звезда. Очень яркая, особенно сейчас.

Мне хочется обнять его. Утешить, потому что я знаю – в темноте среди чудовищ страшно, но Кайя не из тех, кто поддается страху. Я просто беру и переворачиваю его руку – большая и неуклюжая, с грубоватой кожей и старыми мозолями. За темными линиями мураны прячутся все те же мелкие шрамы, как будто кожу терли на терке.

– Откуда это? И на голове? Позволишь?

Отпустив руку, я встаю. Кайя вздрагивает от прикосновения и замирает. Зайка моя десятипудовая. Шрамы, как я и предполагала, прятались в волосах.

А волосы жесткие, колючие, если провести против шерсти.

– И за ухом почеши. – Кайя склоняет голову. – Если обещала.

– Я не тебе, я коту.

– Я за него.

Ну да… конечно. Затылок весь на рубцах. И вмят с одной стороны, точно проломан.

– Меня заперли. – Объяснение краткое, и Кайя застывает. Ему неприятны прикосновения к шрамам или воспоминания? – Мне надо было выбраться.

– И ты долбил головой стену?

– Да. Вначале руки были связаны.

Боги всех миров… кто посмел сотворить такое с моим мужем?

– Просто был еще молодой. Вот шрамы и остались.

– Насколько молодой?

Молчит. Мне, наверное, не следует затрагивать эту тему. Здесь, как посмотрю, множество тем, которые затрагивать не следует. Но как я тогда пойму, кто есть кто?

– Пятнадцать. Исполнилось.

Ничего себе подарок на день рождения!

– Все закончилось хорошо, сердце мое. Все закончилось просто замечательно.

Вижу. И отступаю. Пока. Я выясню все. И не позволю больше его обижать. Большой, а глупый. В приливе нежности целую его в щеку.

– Иза… – Какой очаровательно рокочущий голос. Не шоколад и не кофе, зеленый чай с липовым медом. Обожаю липовый мед. – Ты меня провоцируешь.

– Лучше заняться делом?

Кайя радостно кивает. А уши-то розовеют… уши я не трогала. Хотя, может, зря не трогала? В следующий раз непременно уделю им самое пристальное внимание. Раз уж обещала.

– Я не могу запретить рабство. – Кайя упорно избегает смотреть в мою сторону.

Сам виноват. Дразнил? Дразнил. Вот пусть на собственной шкуре ощутит, каково это. У меня тоже привилегии имеются. И права.

– Выкупать всех с тем, чтобы отпустить на волю, бессмысленно. Привезут новых. Остается одно: сделать рабский труд менее выгодным. Все начинается с того, что раб должен отработать деньги, затраченные на его покупку. Цены сейчас высокие. После введения запрета об обращении пленных в рабство осталось лишь два источника – суды и фермы.

– Запрета? – А вот это что-то новенькое. Мне казалось, что тут, наоборот, вселенская несправедливость цветет пышным цветом и плодоносит.

– Военный кодекс не так давно был пересмотрен. Протекторы согласились, что рабство противоречит принципам благородной войны. – Кайя запускает пятерню в волосы, нащупывая старые раны, точно проверяя, остались ли они на месте. – Продажа по суду…

Он вовремя вспоминает, что я не знаю, что такое продажа по суду, и уточняет:

– Преступники. Воры. Мошенники. Грабители. Иногда – убийцы. У нас нет тюрем. В первый раз человек продается на год или два с четко оговоренными условиями владения. Если же совершает преступление повторно, то рабство для него необратимо. Это дешевые рабы. Многие опасаются с ними связываться, но спрос есть. А вот фермы – это само по себе дорогое удовольствие.

– Фермы, – уточняю я, еще не зная, хочется ли мне знать про эти фермы. – Как для скота?

– Именно. Держат женщин. Нескольких произ… мужчин. – Он очень вовремя поправляется. – И детей. От рождения до первой нормальной цены проходит лет десять – двенадцать. Это долго. И соответственно, имеет смысл, лишь если конечная цена покроет все расходы.

В таком разрезе я над проблемой не думала. Я вообще над ней, если разобраться, не думала. То есть знала, конечно, что рабство – это плохо и надо отменять, но техническая сторона процесса оставалась за кадром. Суд. Фермы… меня мутит, когда я думаю о том, что людей можно целенаправленно разводить. Это мерзко! И недопустимо.