Маятник судьбы - Екатерина Владимировна Глаголева

— Нам смотры устраивают трижды в день, о вашей отлучке уже донесли в Париж, — выговорил доктор, отирая лицо носовым платком.

Мориц остолбенел. Как же так получилось? Они же договорились с генералом Тучковым… Доктор Кун взял его под руку, собираясь рассказать все по порядку.

В самый вечер отъезда Коцебу генерал возвращайся домой от префекта, к которому его пригласили в гости; было уже одиннадцать, его остановил караул, задержал и, несмотря на возмущенные протесты, отвел на гауптвахту. Утром префект прислал генералу пропуск вместе со своими извинениями, но в Тучкова словно бес вселился: пропуск он разорвал, а обрывки отослал обратно, присовокупив к ним письмо к военному министру: император Наполеон возвратил ему шпагу на поле сражения и разрешил избрать себе место пребывания во Франции по своему соизволению; он согласился переехать в Дре от нежелания разлучить свою судьбу с судьбою несчастных товарищей, однако теперь требует перевести его в другой город. Префект этим оскорбился и предоставил коменданту делать с пленными все, что ему заблагорассудится. Тогда-то и обнаружилось отсутствие Коцебу. Тучков и Ган ручались своею свободой, что штабс-капитан приедет на пятый день, но Оттон не желал ничего слушать…

— Я немедленно иду к нему! — перебил доктора Мориц.

Разговор у коменданта вышел непродолжительным, но неприятным и односторонним. Коцебу выслушал все грубости в свой адрес, не унизившись до оправданий и просьб о снисхождении. Отгон послал за жандармами, в четверть часа заложили коляску. Садясь в нее, Мориц думал лишь о том, сколько времени он сможет продержаться без еды, пока не попросит у кого-нибудь в долг, ведь у него нет ни копейки…

— Лови!

Таберланд метко бросил кошелек — прямо на колени Морицу, который быстрым движением спрятал его в карман. Жандарм направил своего коня на тротуар, заставив Таберланда вжаться в стену; Коцебу обернулся, крикнул: "Спасибо, друг!"

Вечером его привезли в Версаль и отвели в тюрьму.

42

Дом был великолепен — городской особняк местного вельможи, захваченный после Революции пронырливым купцом. Большие ворота, увитые диким виноградом; просторный двор, где смогут разъехаться два экипажа; декоративные кусты и глициния, под которой притаилась обнаженная Венера, целомудренно прикрывшись плетью плюща; высокие окна, изящное крыльцо, витая лестница на второй этаж… Флоре по-хозяйски шел впереди, приглашая Коленкура следовать за собой. Давая на ходу пояснения о количестве комнат, спален, гостиных, он чуть не наткнулся на даму в черном бархатном платье, стоявшую наверху лестницы с решительным видом.

— Мадам Этьен, хозяйка дома, — сказал Флоре таким тоном, словно указывал на какую-нибудь деталь интерьера.

— Добрый день, мадам, — поклонился Коленкур. — Мне очень приятно.

— А мне нет! — резко ответила она, глядя сверху вниз на министра и его свиту, заполонившую всю лестницу. — "Какая честь для вас! Принимать в своем доме конгресс посланцев величайших держав, стремящихся к заключению мира!" — Она по-шутовски жестикулировала, передразнивая чьи-то слова. — Нет, сударь, никакая это не честь! Это позор! Говорить о мире сейчас! Здесь! Когда кругом иноземные солдаты! Почему вы не сражаетесь с ними? Все эти ваши… — она обвела коротким жестом кресты и звезды на груди Коленкура, — ничего не значат, раз вы сидите здесь с этими… шаркунами и делаете то, что вам прикажут!

Ее полная грудь вздымалась от волнения, передавшегося Коленкуру; каждый упрек булавкой вонзался в его сердце, заставляя все тело покрываться мурашками.

— Сударыня! — заговорил он, стараясь сделать свой голос и взгляд как можно более искренними. — Вы знаете жизнь и наверняка не раз стояли перед выбором. Согласитесь, что порою лучшее для нас — это меньшее из двух зол. Я понимаю ваши чувства и, поверьте мне, разделяю их всей душой, но здесь, сейчас, для вас будет лучше, если вашим постояльцем стану я, а не кто-либо другой из участников конгресса. По крайней мере, в вашем доме вы будете соседствовать с французами, а не с чужеземцами. Хотя вам в любом случае будет обеспечена безопасность, — добавил Коленкур в большей степени для Флоре, чем для мадам Этьен.

Она снова смерила его сердитым взглядом, но по ее глазам было видно, что его доводы подействовали.

— Я покажу вам дом, — сказала хозяйка, дав понять австрийцу, что в его услугах более не нуждаются.

Коленкур снова встретился с ним за обедом: пока не приехали остальные, советник императора Франца, высланный в Шатильон квартирмейстером, оставался его единственным собеседником. Арман поблагодарил его за выбор; дом Этьена был самым лучшим в городе. Уступал он разве что родовому замку Мармона, но о том, чтобы проводить конгресс там, не могло быть и речи. Замок стоял у Парижских ворот, собраться там — словно указать союзникам дорогу на столицу, а кроме того — осквернить священные воспоминания. Бонапарт побывал там трижды, пользуясь гостеприимством своего адъютанта, в последний раз — в пятом году, направляясь в Милан за итальянской короной…

Неласковый прием со стороны мадам Этьен разбередил тревогу Коленкура: не выйдет ли так, что Меттерних вновь обведет его вокруг пальца, выставив дураком? Канцлер прислал письмо с извинениями: он не сможет приехать в Шатильон лично и рекомендует своего друга и наперсника графа Стадиона. Похоже, что и представители других держав будут из второго эшелона. Прилично ли министру садиться за стол переговоров с заместителями? Позиция Австрии "осталась неизменной", как писал Меттерних, но эта неизменность заключалась в балансировании на качелях: если император Наполеон откажется от своей прежней политики, император Франц "станет вспоминать лишь о счастливых моментах бракосочетания своей дочери", если же Бонапарт окажется глух к пожеланиям своего народа и всей Европы, австриец "оплачет судьбу своей дочери и пойдет вперед".

— Дамба прорвана, как остановить разбушевавшийся поток? — говорил за обедом Флоре. Ему очень нравилась эта метафора.

Коленкур старался выпытать у него, в чем состоит игра Меттерниха, и его худшие опасения подтверждались: новый конгресс тоже затеян для отвода глаз, все решается сейчас за обеденным столом трех государей, вокруг которых увивается канцлер, стараясь придать нужное Австрии направление "страстям". Кстати, лорд Каслри как раз был бы не прочь поскорее завершить дело миром, положив конец разорительной войне в Европе, чтобы полностью сосредоточиться на конфликте в Америке. Император Александр тоже не кровожаден, и он не возражал бы против того, чтобы Франция сохранила свою нынешнюю территорию, его беспокоит только воинственный дух императора Наполеона.

Как только эти слова сорвались с языка у Флоре, он сделался молчалив. Коленкур изощрялся и так и этак, клещами вытягивая подробности, но даже вино не помогало. Единственное, что