В СТОРОНЕ ОТ БОЛЬШОГО СВЕТА - Юлия Жадовская

- Что вы так задумались, Марья Петровна? - обратился в один вечер Налетов к Маше, сидевшей задумчиво поодаль от собравшегося кружка гостей Ненилы Павловны.

- Я? да так, Бог знает, какая-то путаница мыслей в голове. Впрочем, главная мые.ль была та, что вот вы скоро уедете и я уеду, останусь одна…

- Я вам по почте книг пришлю.

- Благодарю вас.

- Ведь согласитесь, что это большое утешение.

- Конечно, я буду их читать, пока не пойму и не выучу наизусть… А там что после? - спросила она.

- Ах, люби меня без размышлений,Без тоски, без думы роковой… -

запел Арбатов в другой комнате, будто в ответ. Он недавно сочинил музыку на эти слова.

- Слышите? - сказал Налетов, - после будет любовь, разные встречи в жизни, умственный труд, борьба…

Они умолкли и задумались.

- Отчего так грустно бывает подчас? - спросила Маша.

- Оттого, что жизнь сложилась ложно. К ним подошел Арбатов.

- Вот Марья Петровна спрашивает, отчего ей грустно, - обратился к нему Налетов.

- Оттого, что сердце требует своих прав и хочет счастья,- отвечал Арбатов. - Ведь так? - спросил он Машу.

- Кто ж не хочет счастья? - отвечала она, отходя к окну и приглашая за собой улыбкой и взглядом Налетова и Арбатова.

- Но не всякий понимает его, - отвечал Арбатов.

- Вы, Никанор Васильевич, как понимаете счастье? - обратилась Маша к Налетову.

- Трудный вопрос. Долго вам объяснять мое счастье. Счастье лукаво. Я за ним не гонюсь.

- А по-моему, - сказал Арбатов, - то счастье, когда душа, проникнутая блаженством высокого чувства, становится выше мелочных забот, печалей; когда человеку делается так хорошо, что он ничего не понимает и не знает кроме этого; когда внутри и извне все поет для него и сияет, все примиряется и сливается в один чудный, звучный, восторженный аккорд…

- Ну, это не по моей части: что-то слишком высоко, - сказал Налетов и отошел.

- Он этого не понимает, - сказала Маша.

- Он уж чересчур сурово смотрит на жизнь, - отвечал Арбатов, - он выбрасывает на все слишком мрачный покров. Нет, есть в жизни светлые праздники, незаменимые минуты…

- Когда ж это бывает?

- Что? - спросил Арбатов рассеянным голосом человека, подавленного иной тайной мыслью, которую он боится высказать.

- А вот это счастье, о котором вы говорите!

- Когда любишь и когда любим, - отвечал он, посмотрев на нее пытливо и тревожно.

- А любить и не быть любимой… ведь это уж несчастье?

- О, вы этого не испытываете!

- Почему же?

- Я не знаю и сам почему, но я в этом уверен. Мне с некоторых пор как-то верится во все прекрасное, лучшее в жизни человека. О вечная загадка жизни - любовь! блаженство и мука, сомненье и надежда… все так перепутано.

- А разрешить сомненье нельзя?

- Можно, но ошибка страшит. Оба замолчали.

- Как вы бледны и грустны! - заговорил он с нежным участием. - Здоровы ли вы? Вы себя не бережете, не осторожничаете. Третьего дня, когда мы катались в лодке, вы были так легко одеты, а вечер был сырой, прохладный. Не затворить ли окно? и теперь довольно сыро. Ведь наше северное лето не ласково. Ах, так бы я вас и перенес на юг, под другое небо. Право, я затворю окно.

- Нет, пожалуйста, не беспокойтесь; вечер так хорош: сколько звезд! и как луна спокойно и тихо плывет. Уж теперь август, скоро и осень. Какая тоска!

- Вот, - сказал Арбатов, - мы расстанемся, и вы обо мне скоро позабудете.

- Не скорей вашего, вероятно.

- Благодарю вас за это слово, отрадными минутами. Я вам обязан многими

- Вы? Уж кому говорить это, так мне. А что я для вас такое? Чужая, жалкая, необразованная девушка.

- Вы не верите в родство души, в симпатии чувств?

- Верю! - отвечала Маша, и голос выдавал ее волнение.

- Ну так вы мне не чужая, верьте.

Она посмотрела ему в ответ таким взглядом, что у Арбатова упало сердце и захватило дыхание. Он быстро придвинул к ней свой стул; Маша вздрогнула и сделала невольно движение от него.

- Я вас испугал? - спросил он тихо. - Вы точно боитесь меня.

- Иногда себя боишься, - сказала Маша. И сказав это, отошла от него и присоеди-нилась к кружку разговаривающих. Арбатов посмотрел ей вслед с той выразительной улыбкой, в которой мелькает и приятная догадка, и желание узнать еще более…

Маша была как в тумане; она говорила и действовала автоматически. Ей было хотелось казаться большой и удалиться, но она боялась потерять и минуту его дорогого для нее присутствия. Ей казалось в тот вечер, что если б ее обрекли целый век смотреть на него и слушать его, она почла бы себя счастливейшей из смертных. Налетов сурово указывал ей жизнь и ее требования; он разоблачал перед ней все темное, ложное, трудное; вызывал ее на борьбу, пробуждал ее ум; отгонял рой обманчивых грез и звал навстречу знаниям и труду. А он, Арбатов, как будто вводил ее в роскошный, светлый храм, где должна была разгадаться для нее великая тайна существования, та вечная загадка мира, которая мучит и притягивает и дает смелость дрожащей рукой приподнять темную завесу неизведанного блаженства.

- Боже! что это со мной! - думала Маша несколько дней спустя, ходя по своей комнате, которую Ненила Павловна постаралсь ей устроить со вкусом и комфортом. - Это точно болезнь какая! Все он, везде он! Что бы я ни делала, о чем бы ни думала - все он! С тех пор как увидала его, точно я заколдованная. И не думать о нем стараюсь. Вчера утром даже не вышла в гостиную, когда он был; ничто не помогает - еще хуже, еще тошнее! Умереть было бы, может, лучше. Вот, видно, угадал Никанор Васильич, что я исковеркаю, изломаю свою душу. А из чего, для чего? Неужели так и расстаться в сомнении! И не будет он даже знать, люблю ли я его. Можно с ума сойти. Нет, не совладать мне с собой; нет, уж это роковое. Пусть так и будет. Век прожить и счастья не узнать - это ужасно! А кто мешает? Может быть и прав Никанор Васильич!..

Она вышла в гостиную. Ненилы Павловны не было дома. Маша опустилась на диван усталая, точно разбитая. Бледный поздний луч осеннего заката пробивался в комнату и так кротко и мягко отражался на предметах… Молодая девушка закрыла глаза. Чудная нега разлилась по всему существу ее. Перед ней замелькали заманчивые картины, ей послышался знакомый голос. Полусон, полубред оковал ее.

- Милый! - произнесла она вдруг, склоняясь к кому-то невидимому, но близкому! - милый! как я люблю тебя!..

Она опомнилась от своего движения, любопытно осмотрелась кругом и снова закрыла глаза.

- Я сама в себе не властна! - прошептала она про себя. - Мне кто-то говорил, что это так бывает, да я не верила. А вот сама…

- Может быть, я не в пору, некстати? - послышался уже наяву голос Арбатова, остановившегося в нерешимости посередине комнаты. - Мне сказали, вы дома; я зашел без спросу. Вы извините?

Маша встрепенулась, но не вдруг могла говорить. Сердце у нее забилось до боли, почти до дурноты. Арбатов сделал вид, что ничего не замечает.

- А мы с вами давно не видались, Марья Петровна, - сказал он. - Я вчера заходил утром, вас не было.

- Вы так скоро ушли.

- Мне сказали, что вы нездоровы и не выйдете. Ну, как теперь вы себя чувствуете, лучше? прошло?

- Прошло, - сказала она.

- Прошло! - повторил он с улыбкой. - Все проходит в жизни… Иногда и хорошо, что проходит.

- Нет, не все, - отвечала она.

- Это так только кажется. Не беспокою ли я вас? Прогоните меня, пожалуйста.

- Вам этого хочется? вам скучно со мной?

- Вот еще что придумали! - сказал он с дружеской, нежной фамильярностью. - Не грех вам? Мне так редко удается поговорить с вами без помехи.

- За мной скоро пришлют из деревни, я думаю.

- Как! - произнес он с испугом. - Но… вы позволите приехать к вам в деревню?

- Ваша усадьба так близко от нас, всего в двух верстах.

- Какая усадьба?

- Голубково.

- Неужели? это чудесно! А, впрочем, зачем? не лучше ли не ехать? Как вы думаете?

Он сел с ней рядом.

- Что пользы? - продолжал он вкрадчиво. - Пожалуй, Налетов и прав: или все, или ничего!

Он будто нечаянно, между прочим, взял ее руку и придвинулся ближе.

- Вы позабудете меня? - сказал он тихо и страстно, как бы невольно склоняя голову на ее плечо.

Она с минуту оставалась неподвижна, точно очарованная; потом сама склонилась лицом к его лицу и проговорила чуть слышно:

- Приезжай! Неужели столько счастья… Приезжай, если любишь!

И она не отклонялась от руки, охватившей ее талию; и когда на щечке ее загорелся первый поцелуй любимого, она чувствовала, что целый ряд туманных, однообразных дней без надежд и счастья не стоит одной минуты… Яркий луч прошел по темной тропе ее существования… Пусть он скоро погаснет, что за дело! но он осветил путь, и ей уже не так страшно идти вперед.

- Вот, кажется, и Ненила Павловна возвратилась, - сказала Маша, опомнившись и овладев собой. - Итак, до свидания! - прибавила она с улыбкой любви и счастья и пошла встречать Ненилу Павловну.